Прощай, Жангиз!

Глава 1. Курс молодого бойца.

Наш Жангиз затерялся среди солончаков и сопок в братском Казахстане, куда на благо Родины были посланы служить офицеры, захватившие с собой и нас, своих жён.

Жангиз-Тобе, или Париж-Тобе, как завистливо называют наш военный городок местные казахи, а также сосланные украинцы, немцы, чеченцы, - это оазис в серой полупустыне. Здесь типовые пятиэтажки смотрятся небоскрёбами по сравнению с приземистыми и плоскокрышими казахскими домишками. Здесь в привозную землю уже пустили корни заботливо поливаемые настоящие деревья: тополя и какие-то местные кривые кусты с колючими ветками и мелкими листочками, повёрнутыми к солнцу ребром, и потому не дающие тени. Здесь две прямые улицы, клуб с кино и банкетным залами и студийными помещениями. Здесь спорткомплекс с бассейном, гимнастическим залом и сауной. Здесь, наконец, магазины, школа, больница, госпиталь, два фонтана и даже памятник, прозванный в народе Памятником единственным трём непьющим. Это три дядьки в военной форме, которые придерживают левыми руками винтовки, а в правых почему-то ничего не держат.

Нашим миром правят мужчины, часто пьяные или с похмелья, иногда - более или менее порядочные. Почти все они смотрят на нас, женщин, с превосходством, уверенные в нашей беззащитности, и с похотью, замаскированной этаким гусарским куражом. Однако, согласно популярному анекдоту, современный офицер, в отличие от дореволюционного гусара, должен быть "слегка выбрит и до синевы пьян". В силу непостоянства всего в этом мире и как здравомыслящая женщина понимаю необходимость обеспечить себе хотя бы относительную самостоятельность. Мне нужна работа! В Жангизе работать - значит служить в армии. Чтобы призваться в её ряды, мне нужно нейтрализовать двух-трёх конкуренток, чем я усиленно и занимаюсь последнее время. Примерно за полгода становится известно, что освобождается вакансия, так как кто-то уезжает по замене на Большую землю - в Россию. Скромное сравнение своих достоинств с недостатками конкуренток обычно бывает неэффективным. Чаще всего всё решает случай. Кто-то кого-то рекомендовал, кто-то понравился или не понравился жене начальника и так далее и тому подобное. Ура! Кажется, получилось - я прапорщик!

Где вы, мои модельные туфельки? Где юбки с романтическими воланами или вызы-вающие в своей простоте мини? Где блузки из тонкого кружева с кокетливыми бантами и волнующими декольте? Где, наконец, праздник красок: элегантный чёрный, агрессивный красный, солнечный жёлтый, стабильный синий, незаменимый белый? Всё поглотил стиль старых времён давно минувших лет цвета безрадостного болота.

А тут ещё "великое" событие - Союз распался! Теперь мы - остров российской цивилизации среди оседлых кочевников казахских степей. В воздухе запахло грозой. Одна новость тревожнее другой. Обещают введение местной валюты, что ещё больше затруднит проникновение на Родину во время отпуска. Часто отпускные затраты превышают все семейные сбережения за год. Обещают новую армейскую форму и грозят реформой.

С формой напряг - обуви для всех просто нет. Одежда выдаётся по минимуму. Что касается реформы - поднатужившись, поменяли вывески. Теперь замполиты называются заместителями по воспитательной работе. Остальное по-прежнему: работают новоиспеченные воспитатели только на бумагах. Армия не детский сад, и методы воздействия здесь достаточно жесткие. Это совсем не те методы терпеливого убеждения и героических примеров, о которых нам рассказывали в советских кино и литературе. Поэтому иногда забавно наблюдать за работой Комитета солдатских матерей. Удивляет лицемерие этих женщин, в чьих семьях отношения годами складывались на доминировании матриархата или патриархата (разница не имеет особого значения), но не на так называемой демократии. И вот теперь они тупо требуют, чтобы всё было "по-честному". Хотят, чтобы их сыновей, превратившихся без женского присмотра в молодых животных, замполиты за короткое время переделали в цивилизованных, умных, сильных, честных и так далее. Не получается - в казармах работает не логика, а инстинкты. Побеждает более хитрое и сильное животное. Особенно тяжело трусливым сынкам, привыкшим прятаться за мамку. Более умные из них пристраиваются на штабную работу под защиту какого-нибудь офицера.

Кто-то, очевидно, очень трудолюбивый, кинул клич - мол, в армии одни бездельники. И теперь мы тоже изображаем показное трудолюбие, которое за неимением материальных средств может выразиться только лишь в показушной муштре. Мы ориентируемся на лозунг "стать все, как один". Офицеров муштровать неинтересно - всё это они проходили уже пять лет в военных училищах. Намного интереснее женщин-военнослужащих уподобить солдатам из казармы. Мы, все как один, проходим этим летом курс молодого бойца, или КМБ. Неважно, что некоторые бойчихи уже служат в армии по десять-пятнадцать лет и имеют взрослых сыновей, часто - офицеров.

Любопытное мы представляем зрелище на плацу - солдат (в основном это казахи) от окон казармы просто не оторвать! Кепка прячет волосы - два сантиметра от козырька над переносицей и не иначе! Неважно теперь, какие они: роскошные или испорченные завивкой и покраской, длинные или короткие. Всё должно быть спрятано и "подвязано" согласно уставу. Талия или то место, где она должна находиться, ловко перехвачена ремнём. Через одно плечо - тяжеленная сумка с защитой от химического поражения; через другое - сумка с противогазом и минимумом косметики (неуставняк!). За спиной вещмешок с тревожными принадлежностями: бельё, сухой паёк, минимум посуды и так далее. На ногах у кого что - женской военной обуви на складе нет. После того, как мы браво промаршировали в таком виде мимо командира дивизии, он, морщась, изрёк: "Женщины-военнослужащие имеют особенно неприятный, извините, неприглядный, вид". После этого нам приказано было иметь при себе в строю автоматы, только не понятно, почему комдив забыл про каски? В них бы мы смотрелись ещё страшнее. А, ведь армия, в том числе и женская, должна устрашать.

Мы учимся изготавливаться к стрельбе по уставу. Это целый ритуал: в какую руку брать автомат, что при этом говорить, как подбегать и как располагать ноги, ложась на огневой рубеж. Когда наши девчонки Нина с Мариной, комплекции Нонны Мордюковой конца 80-ых, неуклюже проделывали эти па в своих, обтягивающих дородное русское тело, военных штанишках, солдаты-второгодки, проводящие с нами это занятие, от смеха хватались за животы, смущённо отворачиваясь.

Следующим испытанием была стрельба настоящими, боевыми патронами. От волнения и страха вначале почти никто не попал в цель. Галка нервно курила, сигарета дрожала в её пальцах. Крошечная Ирочка (метр пятьдесят три ростом) плакала и потирала огромный синячище на плече. Ленка вместо того, чтобы стрелять тремя очередями, выпустила все патроны зараз. Но всех переплюнула Зинаида. Она просто навела заряженный автомат на обучающих нас офицеров и спросила: "А куда стрелять-то?" Офицеры быстро и чётко выполнили команду "ложись" и только потом громко и нервно стали указывать направление стрельбы.

К концу КМБ наша группа выглядела почти молодцевато. Держались мы намного бодрее, чем вначале, и на это было несколько причин. Во-первых, просто привыкли - люди привыкают ко всему. Во-вторых, научились хитрить. Так, я на строевые занятия клала в сумку доя химзащиты на дно поролон, сверху (дня маскировки) то, что полегче, то есть защитную куртку, а тяжелые сапоги со штанами оставались дома. Некоторые рисковали ещё больше и на строевые занятия являлись с подушкой в вещмешке. В-третьих, после тактической тренировки в полевых условиях наша группа заметно сдружилась. Как только мы совершили марш-бросок за ближайшую сопку, так сразу же нагло, не обращая внимания на нашего командира, молодого старшего лейтенанта, расположились на кустистой, уже выжженной солнцем, травке. Из противогазных сумок на этот раз мы достали не косметику и, конечно, не противогазы, а закусон с дразнящим запахом. Ещё мы достали оттуда же то, чем это нужно было запивать: чай, морсы и кое-что покрепче. Старлей сдался нам без боя. Тем более, что его молодая и неработающая жена ещё в конце мая вместе с ребёнком укатила к своим родителям в одно из суверенных государств бывшего Союза на фрукты, и молодой отец уже достаточно оголодал во всех отношениях этого слова, имеющего несколько значений в армейской мужской среде.

Я заметила, что все офицеры разделились на две категории. Одни вначале комплексовали, не понимая, как нужно обращаться с часто далеко не молодыми, но всё-таки "молодыми бойцами" женского пола. Потом они стали проводить линию фиктивности и куража в занятиях с нами, понимая всю их ненужность. Другие, тоже комплексуя, но по-своему, срывались на крик и грубость, привыкнув выполнять любые приказы по-солдафонски буквально. Те и другие, однако, отмечали, что с нами работать намного легче, так как мы добровольно пришли в армию, а солдат-срочников в неё загнали силой. Любую женщину, в отличие от пацана-солдата, было легко поставить на место фразой: "Не нравится - увольняйтесь! В армии женщин нет!"

Однако, несмотря на эту расхожую фразу, никто не мог изменить нашу женскую физиологию! Как-то весельчак, майор Гомаз, объяснял нам, как нужно сдавать на зачёт упражнение "отжимание от пола с упора лёжа": "Спина должна быть прямой, руки сгибать в локтях, касаясь грудью пола..." Наша. Зинаида тут же растянулась на полу. Затем приподнялась на вытянутых руках, её пышная грудь пятого размера почти касалась пола. "Может, не надо руки-то сгибать?" - спросила она под наше одобрительное хихиканье. На что Гомаз тут же нашелся: "А вам и так - отметка "отлично"!"

У нас выпускной КМБ. Самые активные из группы договорились в клубе о предоставлении нам компьютерного класса для проведения этого мероприятия. Все готовят выпускные наряды, предпочтительно мини и декольте. Хотят наповал убить своим видом преподавателей, которые тоже обязательно будут. Девчонки злорадно предвкушают, как, увидав их, суперсексапильных (после уродующих фигуру афганок), обалдевшие офицеры с ошалевшими глазами будут метаться, судорожно выбирая цель. Вот тогда мы покажем, кто на самом деле командует парадом!

Готовится культурная программа: сценарий, танцпрограмма, частушки на актуальную тему...

Дурманом сладким веяло,
Когда цвела полынь.
Когда в мишень мы целились,
Нам взводный стал родным!
И я уже не прятала
Своих счастливых глаз-
Мишень вся продырявлена,
А взводный рад за нас!
В Бурда Моден как посмотришь:
Не модель, а просто класс!
Но пускай она попробует
Натянуть противогаз!
Строевой мы скажем нет,
Хоть и там нужна сноровка,
Ведь всего милее нам
Тактическая тренировка!

Последний куплет явно навеян воспоминаниями о тактическом ужине за сопкой. Всех частушек просто не упомнишь - сочиняли группой последнюю неделю занятий. Столы накрыты принесённой из дому снедью и выпивкой. Чей-то взятый напрокат магнитофон заряжен заводной музыкой. Аудиокассеты с любовной романтической тематикой также ждут своего часа. Смущённые преподаватели восседают во главе стола. В центр зала выходит наша Зинаида:

- Группа, слушай приказ!

ПРИКАЗ

Командира войсковой части КМБ-24Ж 13 июня1993 г

В связи с торжественным концом курса молодого бойца взвода №24Ж Приказываю:

1. Объявить благодарность женщинам-военнослужащим, прошедшим КМБ, с заведением (с возможным занесением) и с последующим выносом из класса компьютерных игр.

2. Присвоить досрочно звание "подполковник" майору Полыгалову С. А. За чуткое и ненавязчивое руководство наградить майора Полыгалова С. А. бесплатной путёвкой и отпуском с выездом на историческую Родину, со своевременной выплатой ему компенсации в российской валюте.

3. Руководителя курсов капитана Гомаз В. И. наградить медалью "За отвагу", бесплатной поездкой на озеро Солёное на два дня с усиленным шестиразовым питанием (желательно борщом).

4. Начальника химической службы капитана Палёнова А. П. безвозмездно наградить дасятиразовым надеванием ОЗК 2 с обязательным употреблением закусочных изделий, не снимая противогаза (норматив № раз).

5. Старшего лейтенанта Худайберднева А. Ю. за проявленный непреклонный характер и регулярное проведение тренировочных занятий с женщинами гарема №24 наградить новым гаремом №26.

6. Капитану Сас С. В. разрешить ежедневное ношение цивильного наряда на службу как достойному представителю свободной Украины.

7. Приказ довести до лиц, в части касающейся. В случае непредвиденных накладок всё происшедшее списать на пятницу, тринадцатое.

13 июня Подпись (неразборчива)

Из этого шуточного приказа явствует, кто из офицеров нам более симпатичен, а кто нет. Но на всю громкость включена музыка и... Понеслась!

Глава 2. Отпуск.

Вагон поезда, скрипя, шатаясь, лязгая и дёргаясь, тянется по серой полупустыне Семипалатинской области. За окнами унылый и надоевший пейзаж. Я с сыном направляюсь в отпуск. Вначале мы полетим из Семипалатинска в Ленинград, где отдохнём на военной турбазе. Потом я отвезу сына к родственникам в Пермь, там встречусь с приехавшим позже меня в отпуск мужем и передам ему сына, как эстафетную палочку. В результате ребёнок проведёт всё лето в более комфортном климате. В общем вагоне (других билетов взять не удалось), как обычно, полно народу. Билеты в основном только у русскоязычного населения и у тех, кто едет издалека. Казахи путешествуют чаще всего группами, не обращая внимания на количество свободных мест в купе; как овцы, жмутся друг к другу, слушаясь только своего вожака. Мы с девятилетним сыном примостились кое-как, окружённые чьими-то корзинами и метками. У меня под ногами прямо по заплёванному полу ползает то ли грязный, то ли смуглый малыш. Его мама, небрежно одетая, но молодая и ещё довольно миловидная, по-казахски о чём-то оживлённо щебечет со своей подружкой. Обе щёлкают семечки, сплёвывая шелуху на пол. Их спутники, молодые казахи (по всей видимости, мужья) пьют пиво. Подмигивая, предлагают выпить и мне. Я отказываюсь. Потом они вместе с моим Саней играют в карты, по-деревенски грубовато подшучивают над ним и громко хохочут над своими же шутками. Саня обижается и нервничает, вызывая этим новые приступы шуток и хохота. Затем неожиданно начинает ехидно и зло отшучиваться. Наступает недоуменное молчание.

Вдруг недалеко от нас вспыхивает ссора. Невысокий казах лет тридцати-тридцати пяти, в шляпе, весь кругленький от лоснящегося лица до выпирающего из-под пиджака животика, злобно кричит мужчине примерно того же возраста славянской наружности, судя по одежде - местному сельскому жителю: "Заткнись! По Казахстану едешь! Сейчас вышвырнем тебя из поезда!" В ответ срывающийся от обиды крик: "Мы вас, грязномазых бездельников, работать научили! Вы без нас с голоду подохнете ! Постепенно почти весь вагон втягивается в спор "кто виноват", в котором этих самых виноватых объективно найти просто нельзя. То там, то здесь слышатся угрозы и оскорбления. Мы с Саней притихли и упорно что-то пытаемся разглядеть в опостылевшем пейзаже за окном.

Я никогда не ввязываюсь в такие споры, потому что (как это не покажется странным) мне бывает часто стыдно за нас, русских, хотя по национальному признаку казахи мне и менее симпатичны. Я видела на видеокассетах исторические съёмки ядерных испытаний на Семипалатинском полигоне: от наземных и воздушных до так называемых подземных взрывов. Видела ужасающие следы разрушений, слышала бодрое бахвальство диктора, называющего страшные цифры. Была удивлена преступной недальновидностью организаторов всего этого. Неужели никто тогда не знал, что живущие в области местное население и наши русские военные, обрабатывающие места испытаний, обречены на ужасные болезни? Живя в Семипалатинской области, до 1991 года я и сама ощущала подземные толчки ядерных испытаний, похожие на лёгкое землетрясение, и всегда, особенно когда ветер был в нашу сторону, испытывала после этого недомогание. А ведь мы от полигона были удалены на двести километров, а испытания были подземными! Хотя "подземные" - это всего лишь горизонтальная шахта в рыхлой сопке.

Как ни странно, весь этот гвалт прекращает спокойный и усталый голос пожилой крестьянки, в которой долгие годы жизни здесь не стёрли черт южной славянки. Она говорит что-то банальное про тяжёлую жизнь, но интонация умудрённой матери, надорвавшейся на непосильной работе, кого-то успокаивает, а кому-то, наверное, становится и стыдно. Казаха в шляпе недовольно дёргает за рукав толстая жена. Её хитрые узкие глазки приподняты к вискам круглыми щеками, руки с грязными ногтями украшают массивные золотые кольца с яркими камнями. Постепенно вагон успокаивается.

В Семипалатинске наши спутники вначале пытаются объяснить нам дорогу в аэропорт, а затем просто помогают донести вещи до нужного автобуса Они удивлены, что мы настолько богаты, что можем себе позволить такой дорогой перелёт, ведь для них это просто нереально. Я объясняю, что дорога у нас бесплатная, так как я прапорщик российской армии. В их глазах уважение и зависть. Прощаемся, желая друг другу всего наилучшего.

Аэропорт поражает гнетущей тишиной. Кассы закрыты, в залах ожидания пусто. Периодически забредают какие-то подозрительного вида мужчины, явно не пассажиры. Я больше года прожила в изоляции, выезжая лишь изредка за тридцать километров в райцентр с удобствами на улице. Произошедшие за это время перемены для меня пока не понятны. Где люди, и почему не работает аэропорт? Я ещё не понимаю, что мы уже стоим на пороге гиперинфляции и обнищания народа в России, а в отделившемся Казахстане этот процесс набирает обороты ещё быстрее. До четырёх утра сидим с Саней в пустом зале ожидания, испуганно прижавшись друг к другу. Наконец, появляются первые пассажиры. Ура! Рейс на Ленинград не отменён. В российском самолёте даже подали завтрак, что было очень кстати, ведь в семипалатинском аэропорту мы могли лишь попить воды из-под крана.

И вот я с наслаждением вдыхаю пропитанный водяной пылью, ну просто мокрый по сравнению с жангизовским, ленинградский воздух. Я с почти пьяным от переполняющих меня чувств умилением смотрю на такие родные русские лица доброжелательных ленинградцев.

Мы с Саней отдыхаем на военной турбазе Разлив, что в часе езды на электричке от Финляндского вокзала. К счастью, турбаза совсем не похожа на знаменитый шалаш вождя пролетариата, а имеет вполне современный и благоустроенный вид. После полуполевого времяпрепровождения в Жангизе я категорически отказываюсь от любых, даже самых романтических, походов и всё свободное от пляжа и озабоченных ухажёров время провожу в городе.

Исторический Ленинград очаровывает меня в любую погоду - это просто огромный единый дом под открытым небом, где всё подчинено одной до конца не ясной мне цели. Меня не смущают свалки на задворках, странная разница в ценах на одно и то же. Зато ошарашивает изобилие продуктов и просто вызывающая подозрение вежливость продавцов в магазинах. Что касается шмоток, то я пока выжидаю, растерявшись от назойливой рекламы и изобилия "настоящих" фирм. Мой кошелёк пустеет под воздействием многочисленных гастрономических и развлекательных соблазнов, но основные покупки впереди. Я привезла с собой почти все наши сбережения и планирую одеть семью.

Бреду по ночной набережной на исходе поры белых ночей. На душе ощущение, похожее на это состояние природы, впечатляющее после тёмных ночей Жангиза. Вижу и не вижу плещущиеся волны Невы - их цвет сливается с дымчатым воздухом. Глажу голову нереального существа у подножия сфинкса - говорят, сбудутся загаданные желания. Я вся наполнена щемящей светлой грустью. Мерцают огоньки разводящегося моста... Уже поздно - пора в экскурсионный автобус.

В автобусе задумчивую меланхолию нарушает мой спутник, можно сказать, соратник по турбазе. Удивляюсь, как он, подполковник лет сорока, сохранил такие губы в форме кокетливого банта, ярко-розовые и влажные. Впрочем, это, наверное, объясняется тем, что он живёт с мамой в Москве и преподаёт в военном училище, а не мотается по жаркой или холодной, сухой и ветреной полупустыне. Я просто не могу отвести взгляда от этого рта, тем более, что светло-голубые глаза отсвечивают за стёклами очков. Подполковник слегка пьян и, может быть, поэтому в ударе. Уже в течение получаса он читает чьи-то стихи про любовь, периодически прикладываясь губами к моей руке. Постепенно меня охватывает необъяснимое веселье, светлой грусти нет и в помине. Подполковник обижается, но азарт охотника подхлёстывает, и он с новым оптимизмом берётся читать стихи, но уже из . Галича, едкие и злые. Мне немного стыдно, я восхищена его памятью, но в голову назойливо лезет глумливое: "Наша Таня громко плачет...", Приехав на турбазу, романтик уверенно увлекает меня в тень растущих у забора кустов. Довольно грубо пытается задрать на мне длинный свитер, заправленный в брюки. Тяжело и противно дышит мне на ухо. Неожиданно я охлаждаю его пыл любознательным вопросом: "А сколько раз ты можешь отжаться на руках от земли с упора лёжа на животе, а сколько раз сесть из положения лёжа на спине?" Мой герой, на секунду опешив, решает бороться до конца и окончательно сбивает себе дыхание, демонстрируя возможности ещё не старого мужчины. Но тут у меня кончаются все остатки приличия и мне приходится принять соответствующую позу, чтобы не уписаться от смеха... От души отсмеявшись, я удаляюсь под недвусмысленное: "Фригидная!"

Воистину, хорошо смеётся тот, кто смеётся последний! Наутро меня ошарашивает не поддающийся объяснению моего примитивного ума очередной этап экономической реформы нашего государства. Зачем-то срочно, за очень ограниченное время, всем россиянам необходимо обменять старые деньги на новые точно такого же достоинства. Транзитникам будут менять ничтожную сумму, которой нам с Сашей едва хватит на обратную дорогу. Куда мне девать свои остальные деньги - они ведь все "старые"? Я обратилась к своему поэту-романтику с просьбой поменять хоть что-то из моих денег на его имя. В ответ - отказ с чувством превосходства воспаряющего орла над подпрыгивающей от страха курицей.

С ощущением, с которым я ем ненавистную перловку: противно, липко, но полезно, а значит, надо; обращаюсь с этой же просьбой к ещё одному ухажёру. Он только вчера вернулся из похода, и поэтому я его ещё не успела обидеть. У него сложенный гармошкой, покатый лоб и вздёрнутый нос. Как большинство пьяниц, он довольно добрый и здорово меня выручает. В моём кармане рублей сорок "новых" (в переводе на современные деньги), а у него есть даже "зелень", то есть доллары. И хотя официальный обмен в тот день был прекращён, в первом же баре он поменял эти самые зелёные на "деревянные" рубли.

В ожидании, пока подойдёт наше время получать свою порцию деревянных, мы два дня бродим по Ленинграду, периодически отмечаясь в очереди утром, в обед и вечером. В очереди одни старушки - наверное, активное население всю наличность давно держит в зелёных. Это мы в Жангизе отстаём от жизни, и у нас нет даже обменного пункта. Я ещё не знаю, что очень скоро и у нас появится обменный пункт, только менять там будут уважаемые российские рубли на казахскую национальную валюту, которую мы станем называть фантиками.

Мой спутник отлично знает Ленинград - он когда-то здесь учился. Город просто не может наскучить и надоесть - так в него я влюблена- Насладившись стройностью мрачноватой европейской готики, можно переключиться на затейливые русские храмы-терема. А после уютной тихой зелени парка с сентиментальным прудиком, утками и гусями, можно пойти на продуваемую всеми ветрами Неву, чаще всего стального цвета, с её великолепной помпезной набережной. Нева воспринимается мной как дремлющее земноводное чудовище, пугающее тем, что оно может неожиданно и непредсказуемо проснуться. Когда я устаю, мы заходим в какое-нибудь недорогое, но уютное кафе, где мой спутник угощает меня минимумом закуски, выбранной мной, а себя - максимумом выпивки. Минимум и максимум контролирую я. Каждый раз, дойдя до необходимой кондиции, он пытается пожаловаться на многотрудную жизнь военного москвича. Оказывается, у них там всё так дорого! У нас нет почти ничего. Начальники не хотят вникать в их положение и норовят побольше спросить с подчиненных, в результате остаётся так мало времени "делать деньги". Мы же в это время только и делаем, что служим Отечеству, выполняя договор суверенных государств. О возможности "делать деньги" нет и речи. Мне бы его проблемы! На третий день ожидания нами своей очереди президент снимает ограничение времени и суммы обмена. Нет слов - одна ненормативная лексика!!!

Наконец, мы обмениваем все деньги. В этот вечер сидим в кафе дольше обычного. Монотонные страдания моего спонсора заглушает хрипловатый и нахальный голос певицы "И ликёром подпаивать дурочку будешь, и духи обещать, и колготки сулить.. ." На моё предложение вернуть долг спонсор возражает, что подполковники у прапорщиков денег не берут. Из этого явно следует, что он хочет натурой. Приходится позволить ему напиться, а затем спровоцировать ссору.

Как-то на танцах меня представляют мужчине, выгодно отличающемуся от основной, постоянно жалующейся на жизнь, массы отдыхающих. У него всегда довольное смеющееся лицо. Он раздает всем желающим визитку какого-то чина отдела кадров министерства обороны. Этот счастливчик отдыхает с молодой красивой любовницей и её двумя малолетними детьми. Мне оказана честь познакомиться поближе и обсудить вопрос о переводе моего мужа из "этой дыры". Что я могу ему предложить? Ничего у меня нет: ни необходимой суммы денег, ни талантов сексуальной обольстительницы.

Ну вот, время подходит к отъезду, и можно подводить итоги. Деньги все обменены и потрачены на культурные и не очень культурные развлечения, а также на одежду мне, сыну и мужу. Чемодан неподъёмный, и опять в дороге мне придётся к кому-нибудь приставать с просьбами о помощи.

Перед самым отъездом подполковник с поэтическими наклонностями угощает меня кофе в кафе напротив знаменитого Шалаша. Он рассказывает о романе с "просто великолепной" женщиной с нашей турбазы - думаю, хочет зародить во мне зависть. Выпив -коньяку, доверительно сообщает, что после отпуска они вплотную займутся тем, чтобы прекратить "этот бардак и развал в стране". Я ещё не знаю, как их потом назовут... и не придаю его словам серьёзного значения-

Шёл 1993 год... До свиданья, Ленинград!

Глава 3. Выживание.

Чувствую себя мышью, которая добровольно вернулась в мышеловку. У меня зловещее предчувствие беды. Улицы Жангиза этим летом обезлюдели. Нет прогуливающихся с колясками молодых мамочек. То там, то здесь видны контейнеры с вывозимым домашним скарбом. Ветер ворошит мусор за домами. Престижные места продавщиц и медсестёр, ещё недавно занятые жёнами офицеров, всё чаще укомплектовываются местными казашками. Парикмахерская закрылась.

А по телевизору показывают искажённые политическими страстями, к чему-то призывающие лица перед Белым Домом. Может быть, где-то там и мой знакомый с турбазы Разлив? Не знаю, чего они хотят, а я хочу домой... Правда, не знаю, есть ли у меня дом. С родителями уже давно нет тесных связей. Но нельзя серьёзно считать домом и квартиру в кое-как сляпанной солдатами пятиэтажке, возвышающейся посреди полупустыни в суверенном государстве, где неожиданно решили, что Казахстан должен быть для казахов.

Все куда-то стремятся уехать. В посёлке, соседствующим с военным городком, тоже паническое бегство. Немцы, наконец-то, получили возможность выехать в Германию. С их отъездом Казахстан очень много потеряет. Ведь в основном, лучшие специалисты здесь - это немцы. В ближайшем райцентре немецкие дома резко отличаются от казахских. Это, как правило, ухоженные и продуманно благоустроенные усадьбы. Сейчас они продаются за бесценок. Казахи изначально не соглашаются на реальную стоимость. Затем в назначенное время приносят половину от назначенной суммы, остальное улыбчиво, с извинениями обещают принести завтра- Потом послезавтра. Потом... И вот бывшие владельцы уже вынуждены уехать почти ни с чем.

Чеченцы, как и раньше, держатся хозяевами. Молодцеватые и наглые, они всё ещё диктуют свои правила. Почти все продавщицы в посёлке - чеченки. Их не спутаешь ни с кем;, на волосах обязательная газовая косынка, остальная одежда вполне современная. Естественно, декольте и мини отсутствуют. Мужчины-чеченцы не работают, они периодически появляются то в посёлке, то у нас в городке, там праздно прогуливаются, то ли что-то вынюхивая, то ли контролируя. Говорят, что они все так или иначе связаны с наркотиками. Во всяком случае, достать у них папиросы с анашой - не проблема. Ещё год назад на наших дискотеках в военном клубе чеченцы лидировали. Они любили приглашать русских девушек. Любили ввязаться в драку как бы из-за русских девушек. Но обычно не приставали к нашим, если видели, что это семейная пара или компания. Поэтому мы ходили на дискотеки обычно именно своими компаниями. Зато казахов чеченцы лупили просто так, безо всякой видимой причины, наверное, за то, что они явно были слабее. В офицерской среде считалось дурным тоном, если русская девушка гуляет с чеченцем, так как всем было известно, что он на ней не женится. Во многих семьях за годы жизни здесь уже подросли дочери-невесты. Я наблюдала траги-ческую любовь одной такой нашей девушки яркой и пышной кубанской наружности со стройным молодцеватым чеченцем. Они встречались уже лет пять и явно любили друг друга, но жениться на ней ему не разрешал чеченский клан. В начале этой зимы между чеченцами и казахами разгорится настоящая война. Казахи, вдохновлённые пробудившейся национальной гордостью, и чеченцы, почуявшие невыгодность своего дальнейшего проживания здесь, станут поджигать дома и резать друг друга. Потом чеченцы получат статус беженцев и всем кланом выедут куда-то в Новосибирскую область. Только тогда влюблённым представится возможность сбежать вместе. Но это будет лишь исключением из правил.

Из военного городка получили возможность свободно выехать белорусы и украинцы. Многие уже этим воспользовались. Но не все! Есть такие, которые хотят дослужить в России до пенсии, а затем, получая эту пенсию, менять её на свою более дешевую национальную валюту и жить сравнительно более обеспечено. Русский рубль ценится во много раз дороже, чем украинский купон, белорусский заяц или казахская теньга. Кстати, в городке уже меняют рубли на казахскую валюту, но желающих почти нет, разве что поменять наоборот - теньгу на рубль.

Министр обороны России подписал приказ о выплате российским войскам в СНГ денежного довольствия в местной национальной валюте, чем ещё больше понизил материальный уровень военных. Это было предательство. Тем более, что нас удерживали в Казахстане насильно. Мы все хотели домой в Россию. Наши офицеры, узнав об этом приказе, отказались сдавать проверку московской военной комиссии. Отказались дружно, но назначили пару-тройку зачинщиков. Их уволили буквально за сутки. Я знала одного майора из так называемых "подстрекателей". Он уже прослужил в армии около пятнадцати лет и в обычной жизни никогда не был дебоширом. А туг, спьяну попался на глаза кое-кому из проверяющих и сказал кое-что о том, что он думал об их чести и совести русских офицеров, приехавших к нам только для того, чтобы забрать последнее, что ещё осталось. Основная цель любой армейской проверки, куда бы и откуда бы она ни ехала, - это на халяву выпить и отдохнуть. Так, даже тогда, когда в Жангизе не будет работать ни один магазин, проверяющие везут от нас вертолётом коробки со сливочным маслом (единственным, чем у нас ещё почему-то можно будет поживиться). Ну а водкой и бараньим шашлыком их встречали и провожали традиционно. И вот вся пятнадцатилетняя служба Родине моего знакомого майора-"зачинщика" забыта, и его выкинули с семьёй без денег, без квартиры и без гражданской профессии. Обидно! Мы притихли - остаться у разбитого корыта никому не хотелось.

И наступила жуткая зима, какой не было в нашей жизни... Перед Новым тысяча девятьсот девяносто четвертым, годом произошла авария на котельной, и мы остались без отопления и горячей воды. В местной солончаковой земле трубы очень быстро разрушались, поэтому их прокладывали над землёй, утепляя стекловатой и облицовывая жестью. Однако всё равно трубы необходимо было менять очень часто, так как вода из скважин тоже была солёной В эту зиму из России перестали к нам поступать не только трубы. Вышли из строя отопительные котлы. Наш городок оказался частью России, брошенной на выживание. Вначале все думали, что без тепла надолго нас не оставят, ведь зимы в Жангизе суровые. Потом сожгли весь газ. Новый из России не поступал. Потом стали выходить из строя электрокабели - ведь жители обогревались и готовили пишу с помощью электричества. Случалось так, что целые дома стояли без электричества несколько суток. Электрокабели - это единственное, что как-то доставали и меняли, иначе бы мы просто погибли. Мёрзлую и каменистую почву копать было невозможно, поэтому электрокабели прокладывали над землёй, цепляя за деревья. По ним, как по лианам, иногда карабкались дети, не понимая, что внутри этой "лианы" смертоносное напряжение. Жизнь в городке теплилась только за счёт электричества, но Казахстан в целях экономии отключал его примерно часов на пять в сутки. В квартирах был постоянный холод. Обычно вся семья ютилась в какой-нибудь одной комнате, где с помощью электричества поддерживалась температура градусов пятнадцать. В остальных комнатах она держалась на уровне примерно плюс пять. Магазины и больница закрылись, а затем их по ночам стали разрушать, выбивая окна и грабя внутренние помещения. Неразрушенным остался лишь госпиталь, так как там всегда были люди. Закрытую школу разграбили частично, ту часть, за которой не смотрели вовсе. Фасады домов становились похожими на шахматные доски - в пустующих квартирах выбивали окна и двери. Всё происходило постепенно и неожиданно, и мы никак не могли поверить, что нам никто не поможет.

Офицерам истребительного российского полка, дислоцированного поблизости, однажды поутру объявили, что их полк передаётся дружественному Казахстану. Мол, выбирайте: хотите - служите Казахстану, хотите - на все четыре стороны. Это новое предательство поразило всех нас ещё больше. Получалось, что вся прошлая, честная служба лётчиков была просто зачёркнута! Получалось, что выгоднее было бросить самолёты и высококлассных специалистов, чем вывезти их на Родину. А ядерные ракеты отдать Казахстану не слабо?

Однако наши мужчины-ракетчики в это время уехать не могли, потому что их судили бы за дезертирство. Многие жёны с детьми уехали к родственникам. Мужчины должны были заступать на боевое дежурство, уезжая на ракетные комплексы далеко в степь. Пустые квартиры часто грабили, в лучшем случае без тепла стены покрывались льдом, а вода в трубах замерзала. Тогда офицеры стали селиться по двое-трое в одной квартире, чтобы кто-то всегда был дома. По вечерам они пили, чтобы прогнать страх за себя и семью. А потом, некоторые из них стали умирать...

Мой сослуживец, майор Григорьев, жил с двумя товарищами, такими же соломенными холостяками, как и он сам. Каждый вечер, вернувшись в холодную квартиру, снижались вокруг самодельного "козла", который поддерживал в их доме относительное тепло. На службе не хватало и таких обогревателей. Как обычно, пили, часто при свете свечей или керосиновой лампы. Плановое отключение электричества приходилось на время с 19 до 22 часов. Григорьев уже давно чувствовал себя нехорошо, но в госпиталь обратился лишь раз. Там принимали только в исключительно тяжёлых случаях, ссылаясь на отсутствие условий работы с больными. Григорьева посчитали просто недомогающим, этот вечер он не пил, лежал в полузабытьи. Рядом, окружённые батареей пустых бутылок, за столом, заваленным засохшим мусором и объедками, его товарищи пьяно трепались за жизнь. Наверное, Григорьев уже не различал бред в своей голове от кошмара наяву: мечущиеся тени от языков пламени свечи, жестикулирующие люди, обрывки пьяных фраз. Когда у него началась агония, товарищи растерялись, хотя могли бы заметить состояние умирающего раньше, если бы были трезвее, если бы были сильнее, если бы... К сожалению, это был не первый и не последний случай нелепой смерти.

На следующий день всех оставшихся еще в городке женщин, в основном военнослужащих собрал комдив. Он уговаривал не уезжать, говорил, что бросать в тяжёлое время своих мужей (оказывается, таких слабых по сравнению с нами) - это предательство. Обещал, что нам помогут, что скоро нас переведут домой в Россию. Обещал, убеждал, стыдил. Нам, женщинам, ещё раньше, сразу после аварии на котельной, официально было разрешено находиться на службе до обеда, допускалось уходить домой ещё раньше, чтобы поддерживать в доме относительное тепло и добывать пропитание. Однако нас обязали нести наряд по солдатской столовой: чистить овощи, мыть полы, убирать со столов и прочее, то есть обслуживать солдат, которые уже не могли обслуживать себя сами, так как день и ночь по уши в мазуте пытались восстановить котельную.

После собрания у комдива наш командир, полковник Штамбур, объявил, что не допустит, чтобы пострадала семья Григорьева. Он предупредил, что если нужно, то придется нам скинуться, так как заключение вскрытия тела Григорьева в райцентре Георгиевка должно содержать приличную причину смерти достойного офицера, каковым, кстати, он и являлся. У детей должна быть пенсия по потере кормильца, а жене не должно быть стыдно за мужа, который отдал Родине восемнадцать лет и давно уже должен был бы служить в более приличных условиях, если бы хоть какая-то была справедливость на свете. Штамбур сам поехал в Георгиевку, но оказалось, что и без его вмешательства уже поставили диагноз. Григорьев умер от плеврита, приведшего к отёку лёгких. Его пьяные товарищи и соседи по жилищу с почерневшими небритыми лицами обдирали жесть с крыш гаражей на гроб. Во время прощания с Григорьевым один из них упал в обморок. Мы, женщины, рыдали. Мне почему-то вспоминались слова песни: "Да, гвардии майор здесь никому не нужен, как белая сирень под каблуком сапог..." Было страшно, что и нас раздавит жизнь, как эту сирень.

Основными ощущениями той зимы стали холод и страх. В магазине продавали только хлеб, за которым стояли в очереди по два часа. Потом приспособились: ездили в Георгиевку, покупали хлеб мешками, а потом морозили его на балконе. Некоторые научились печь хлеб в электродуховке. Продукты питания за российские рубли покупали на всю неделю в субботу утром на контрольно-пропускном пункте у местных жителей, что и для них и для нас было выгодно Да, если бы не российский более стабильный, чем теньга, рубль, мы, может быть, просто подохли бы с голоду. В будни продукты купить было негде. Водку же продавали или меняли всегда и везде местные жители, свои офицеры и их жёны. Её уважительно называли СКВ - стеклянная, конвертируемая валюта (не путать со свободно конвертируемой валютой).

После девятнадцати часов вечера старались из дома не выходить - страшно. По неосвещённым улицам шныряли подозрительные элементы, в большом количестве появившиеся в нашем городке. Одиноко возвращающихся домой офицеров часто зверски избивали. Иногда доставалось и женщинам. Мы стали ходить по улицам с газовыми баллончиками и пистолетами. Мы приспосабливались, мы выживали... Выжить помогали дружба и любовь.

Может быть, с точки зрения обывателя, не знающего, что такое прожить без горячей воды и в холоде полгода, это была пьяная дружба и грязная любовь, но спустя годы я буду снисходительно и пренебрежительно смотреть на них, "чистеньких", отсидевшихся на кочках в болоте их жизни. Я буду с грустью вспоминать друзей из Жангиза. Такой дружбы и такой любви у меня больше не будет никогда.

Глава 4. Аксёнов.

Я обратила на него внимание ещё давно, как-то осенью в девяностом году. Осень - самая лучшая пора в Жангизе- Утром ярко-синее небо. Безветренно. Немногочисленные клёны в городке горят мелковатыми красными листьями. Тополя с пожелтевшими кронами. Прохладно, трава покрыта росой, иногда - инеем. Для удовольствия я пешком иду до КИЛа (контрольно-измерительной лаборатории), что расположена километрах в шести (на "шестёрке") от жилой зоны. Асфальтовое, чуть влажное шоссе в утренних лучах солнца фиолетовое. Сопки до края горизонта преломляются на ярком свету от бурых - тех, что рядом - до грязно-розовых и фиолетовых на горизонте. Днём станет тепло, около десяти градусов, воздух равномерно прогреется, и природа потеряет иллюзорную миражную окраску. В КИЛе я проверяю рабочие параметры радиоэлектронных приборов, используемых в ракетных полках и в связи.

После работы, торопясь домой, стараюсь добираться на какой-нибудь военной машине . Нужно успеть пробежаться по магазинам и в детский сад за сыном. Вечером улицы залиты мягким солнечным светом. В это время начинается променад на центральной аллее. Почти всё население городка, не спеша, посещает магазины, обменивается приветствиями, шутит. Спонтанно образуются компании, некоторые будут гулять часов до двух ночи. Там, на центральной аллее, я почти всегда видела Аксёнова Игоря. Он приветливо махал мне рукой, хотя часто мы уже виделись с ним на шестёрке. Худой, но широкоплечий, высокий, почти на голову выше меня, а мой рост 170 сантиметров. Длинные ноги с узкими бёдрами обтянуты джинсами, рыжие волосы, длинный и острый нос, близко и глубоко посаженные тёмные глаза. Агрессивно-приветливое настроение. На поводке, где-то у него под коленями, энергично виляет крысиным хвостиком остромордая такса, мастью откровенно напоминающая своего хозяина. "Рыжий клоун", как он сам себя называет, любитель красивых женщин, остряк и эрудит. С Аксеновым легко и весело. Игорь может очень естественно, не дав ни на минуту задуматься о приличии, закинуть меня, в узкой юбке выше колен, в кузов открытого грузовика. И мы, хохоча, под удивлёнными взглядами сослуживцев, помчимся, ветер свистит в ушах, раньше всех домой. "Тебе нравится группа "Мальчишник"?" - кричит он мне на ухо. - "На шумной вечеринке, в кругу своих друзей, я понял, что хочу тебя ещё сильней!" Я смеюсь над его озорным приглашением к интиму, никак не отвечая на завуалированный вопрос.

Как-то мы всей лабораторией выехали по грибы в лесопосадки, километров за сто от городка. Я очень люблю грибы кушать и совсем не умею и не люблю их собирать. Мужу было, как всегда, некогда заниматься такими пустяками, и я позвала с собой Аксенова Пока Игорь быстро набирал кучу грибов, я меланхолично прогуливалась по мокрой опавшей листве. Грибы должны были находиться где-то под ней. Я нашла их немного, всего лишь , пару-тройку, зато насквозь промочила ноги. На обратной дороге, в машине, Аксёнов, ни слова не говоря, стащил с меня мокрые кроссовки и надел вместо них невесть откуда и зачем взявшиеся у него, огромные меховые варежки. Стало тепло и очень приятно.

В городке Игорь заявил, что пришло время ему подружиться с моим мужем, который уже неоднократно устраивал мне дома сцены, выражая очень сильное желание не видеть около меня "этого рыжего". И вот этот рыжий стоит на пороге моей квартиры с двумя большущими пакетами грибов. В дверях упрямо-молчаливый муж. За спиной Аксёнова моё любопытствующее молчание. Раздаётся как всегда агрессивно-приветливый голос Игоря: "Вам грибы нужны? Если нет, то будет очень обидно, так как я не умею их готовить!" Вечером мы ужинаем у нас дома вместе с Аксёновым, поедая приготовленные мной грибы под принесённую Игорем водку. Мой неразговорчивый муж вовлечён в непринужденную беседу. Я ,в основном молча, жую и чокаюсь рюмкой, изредка вставляя словечко в мужскую беседу двух офицеров, понимающих друг друга с полуслова.

К этому времени жена Аксёнова, Танюшка, как он ласково её называл, с маленькой дочкой проживала в городе Новосибирске. Нужно было решать проблемы с приватизацией квартиры умершего отца Игоря. На неприватизированную жилплощадь нашлись какие-то другие охотники, и Танюшке пришлось вселиться и охранять квартиру от посягательств, что-то продавать из своих украшений, дабы оплачивать какие-то расходы бесконечных судов. Забегая вперёд, скажу, что квартиру она всё-таки отсудит. Мы в лаборатории, шутя, называли Танюшку девушкой с веслом. Это была очень высокая, да ещё к тому же любящая большие каблуки, когда-то стройная, теперь располневшая и дородная, плечистая молодая женщина с миловидным русским лицом. Она казалась почти одного роста с Аксёновым. Раньше Танюшка занималась греблей - отсюда и ассоциации с веслом. Когда она увлекалась, танцуя на дискотеке в нашем клубе, вокруг неё быстро образовывалось пустующее пространство. Народ опасался, что его сметёт вдохновение дерзкого, но вызывающе-красивого, мощного танца этой сибирячки. Киловцы часто шутили, что вот-де вернётся Танюшка и размажет меня по стенке, даже и без весла. Но на самом деле жена Аксёнова была добродушна и независтлива. Она и сама часто любила расслабиться в тёплой компании и покутить.

Перед той страшной холодной зимой Аксёнов успел перевестись по семейным обстоятельствам в ракетную дивизию под Новосибирском. На прощанье он, как было у нас принято, устроил отходняк, пригласив самых близких сослуживцев на ужин. Многие были шокированы, когда он привёл туда же и меня. Наверное, этот ход нужен был ему в качестве интригующего фокуса, что приятно щекотало и мои нервы. Мы оба были любителями шокировать и удивлять. В этот вечер я подарила Игорю на память свою самую интересную, на мой взгляд, фотографию. Я в афганке на фоне плакатного изображения прицельной планки автомата в человеческий рост. Ноги широко расставлены, туфли на высоких каблуках. В правой ладони приклад Калашникова, левая придерживает автомат за магазин. Рукава куртки высоко закатаны, на левом запястье часы-браслет. Из низко расстёгнутого ворота выглядывает крест на цепочке. Кепка сдвинута на затылок, волосы распущены по плечам. Вид абсолютно неуставной, можно сказать, анархистский. Фотография оказалась настолько во вкусе Аксёнова, что, приехав в Новосибирск, он повесил её над своей кроватью.

Итак, той зимой Игорь проживал в тёплой квартире с горячей водой в Новосибирске, покупал в магазинах сосиски, сникерсы и прочие буржуйские продукты из-за бугра. И же, как первобытная женщина, сидела в своей убогой квартире-пещере, поддерживая тепло сворованными мужем военными обогреватедями-эскэбэшками. Холодная кухня была завалена мешками с мукой, сахаром, вермишелью, банками с тушёнкой и прочим. На балконе лежали мешок с хлебом и половина бараньей туши. Всё про запас! Кастрюля с водой ставилась на еле тёплую электроплитку (то ли спираль маломощная, то ли напряжение в сети ниже нормы, сверху в кастрюлю, прямо вперемешку с продуктами, опускался кипятильник. Другую электроплитку взять было негде, соответственно продукты употреблялись впишу иногда в наполовину сыром виде.

Обычно с наступлением темноты, я старалась не выходить из дому - опасно. Правда, к этому времени в городке уже появился небольшой боевой отрядик, который мы называли ОМОНом. ОМОН ввёл наш начальник штаба дивизии, полковник Хашегульков. Ингуш по национальности, гуляка и бабник, холерично вспыльчивый и отходчивый, он, несмотря на всё это, заслужил всеобщее уважение своей справедливостью, решительностью и способностью самостоятельно принимать важные решения. Он взял на себя всю ответственность за действия омоновцев, вооружённых оружием с боевыми патронами. Вообще-то за каждый израсходованный боевой патрон в армии приходится по несколько раз отчитываться, предъявляя собранные после стрельбы гильзы. Омоновцы же частенько стреляли вверх, а иногда и на поражение, и, как правило, в темноте. Из этого мы делали вывод, что им не приходилось отчитываться за каждый патрон или действие. После нескольких таких случаев количество криминальных элементов, в избытке появившихся в нашем городке в поисках лёгкой наживы, явно поуменьшилось. В отличие от местной милиции, омоновцы являлись сразу же по любому телефонному звонку или другому какому тревожному сигналу. Руководил отрядом капитан Слава Пестов. В интересах безопасности он отправил свою семью к родным в Россию и постоянно ходил и спал теперь, как шутили, только с автоматом и пистолетом. Мы все уважали Хашегулькова и любили Пестова.

Этим февральским вечером, несмотря на быстро сгущающиеся сумерки, я выскочила из дому в страшном волнении. Муж был в дальней командировке, а в моей квартире, единственной в подъезде, выбило электричество. Завтра же наступали выходные у электриков, и я боялась, что останусь с сыном без электричества как минимум на три дня. Этого было просто невозможно допустить. Я бежала в поисках кого-то, кто смог бы мне помочь. Забежав за угол дома, я неожиданно увидела Аксёнова. Ни минуты не сомневаясь, что он мне поможет, я бросилась к нему: "Ты откуда здесь!" - "Наша дивизия послала добровольцев-специалистов к вам на помощь". На мои бурно изливаемые эмоции (слезы и смех вперемешку) подскочил сослуживец: "Что ты плачешь? Что-нибудь придумаем! В крайнем случае, пока поживёшь с ребёнком у меня!" Аксёнов считался большим знатоком по электричеству. Основную работу делал он. сослуживец лишь страховал. Не снимая электронапряжения, Игорь "посадил на другую фазу" мою квартиру. Думаю, понятно, что это была опасная для жизни работа.

Потом мы быстро соорудили импровизированный ужин преимущественно из гренок. Аксёнов рассказывал, что скучает по ребятам из Жангиза, что в Новосибирске совсем другие отношения среди военных, и поэтому он не ладит со своим командиром. Всё это нам позднее также предстоит пережить в России. А пока мужчины хвастались друг перед другом своим газовым оружием (пистолет сослуживца и револьвер Аксёнова), вызывая зависть моего сынишки, которому впервые разрешили подержать и даже покрутить оружие, из которого он всё хотел пострелять. Расслаблялись водкой, счастливо смеялись и танцевали допоздна...

Действительно, чтобы познать счастье, нужно испытать вначале несчастье. Всё относительно!

Глава 5. Проза жизни и поэзия любви.

Не верю в любовь с первого взгляда, считаю, что любовь нужно в себе воспитывать. В девяностом году я впервые пришла на работу в контрольно-измерительную лабораторию (КИЛ) и сразу обратила на него внимание. Смешение болгарской украинской и русской кровей сделали свое дело. Черные мягко вьющиеся волосы над в меру высоким прямым лбом. Жесткие черные усы над четко очерченными губами. Чуть выдающийся вперед подбородок с ямкой посредине. Мягкий взгляд очень красивых глаз, темно-карих, больших, миндалевидной формы, в густом окружении длинных ресниц. Брови, как говорится, вразлет. Низкий негромкий голос. Сразу подумалось: "Какое прекрасное лицо у этого среднестатистического старшего лейтенанта среднего роста! Наверное, бабника..."

В то время мы часто и бурно отмечали различные события всем коллективом КИЛа. Для меня первым таким событием стал отъезд по замене в Союз старшего метролога нашей дивизии. Приглашены были' весь коллектив КИЛа, а также проверяющие из вышестоящей новосибирской лаборатории. Мероприятие проводилось на квартире отъезжающего метролога, море закуски и выпивки. Мы все сложились на какой-то подарок или просто подарили деньги (точно не помню). Проверяющие, подполковник и два майора, как обычно, явились на халяву. Помню, меня удивило поведение женщин. Они все были из Украины и вели себя в развеселой компании так, что не оставалось никаких сомнений: скромность - это не их конек. Пили водку, нисколько не отставая от сильного в этом деле пола, очень активно приглашали, вернее, тащили мужчин танцевать, громко и довольно красиво пели на украинском языке. Проверяющих из Новосибирска понесло. Подполковник щипал визжащих женщин, майор с кем-то целовался в засос, другой пытался укусить меня сзади за шею... В тесной комнате было душно, раздражали танцевальные скачки на крошечном пятачке, националистические тосты "За самостийну Украину! За жовто-блакитный флаг!" Одна из дам с размаху плюхалась на диван, задирая розовую юбку (чтоб не помять) так высоко, что все ни один раз успели хорошо рассмотреть ее белые трусы. Юра пригласил меня танцевать, но тут же подскочила прапорщик из его отделения: "Сейчас моя очередь". Мы вышли покурить на балкон. Вечерний воздух после знойного дня и душной комнаты был приятно свеж. Разговор завязался легко и незаметно, мы проболтали больше часа. Показалось, что мое первое впечатление не верно. Небрежная манера в гражданской одежде и отсутствие приемов соблазнителя в разговоре указывали на то, что он не был бабником. Но глаза... Глаза манили и ласкали. Несмотря на то, что мой ранний уход мог быть истолкован, как высокомерие, я ушла первой. Юра меня провожал.

Вскоре это стало традицией. Мы приходили на всеобщее мероприятие и веселились по отдельности. На Юру почти всегда вешалась какая-нибудь женщина, которую он ни в коем случае не отталкивал. Но потом он обязательно предлагал проводить меня домой. Я все ждала, что когда-нибудь он станет приставать ко мне, но это не происходило. Такое его поведение казалось странным и необычным Зато у нас становилось все больше общих тем для разговора! Скоро Юра и на службе стал заходить за мной в мое отделение, чтобы вместе идти домой. Часто мы возвращались домой пешком, болтая на различные темы всю дорогу, которая занимала шесть километров.

Как-то осенью Юра вернулся из отпуска лишь вдвоём со старшей дочкой Линой. Жена с двумя младшими детьми осталась у его матери на Украине. Лина была ровесницей моему сыну и должна была пойти в первый класс с семи лет, а мой сын уже закончил первый класс по программе шестилеток. Нас с моей сослуживицей Людмилой поразила неподготовленность девочки: школьная форма больше размера на три, нет абсолютно никаких навыков по арифметике. Да и вообще первый класс дня ребенка - это стресс. Мы не понимали, как можно в это время оставлять девочку без мамы. Я стала заниматься с Линой арифметикой, но дело продвигалось с трудом. Юру часто, как любого другого офицера, ставили на дежурства, и тогда его дочь на целые сутки оставалась в доме одна- Лина была боязливо-упрямым и болезненным ребенком. У нее без видимой причины могла пойти из носа кровь, а голова покрывалась нездоровой испариной, даже волосы становились мокрыми. Людмила пожалела девочку и стала на время дежурства брать ее к себе, хотя помощь с ее стороны не была совсем бескорыстной - моя сослуживица жила одна и нуждалась в физической мужской помощи по дому. Теперь, бывая у неё на правах подруги, я общалась и с Юрой. У Лины часто возникали проблемы в школе, и тогда мы вчетвером их обсуждали. Киловцы прозвали Людмилу нянькой, а меня воспитательницей, имея в виду наше отношение к Юриной дочке. Все мы вздохнули с облегчением, когда за Линой приехала Юрина мама, жена так больше и не вернулась в Жангиз.

Мой сын Саня блестяще учился и был любимцем учительницы, уроки делал самостоятельно. С моей стороны требовался лишь контроль результата. Я все .это объясняла не только его природными данными, но и тем, что в школу Саня пошел хорошо подготовленным. С мужем же у меня наступил кризис взаимоотношений, мы все меньше понимали друг друга.

Мой муж Сергей - ответственный трудоголик, технарь, тщательно скрывающий свои переживания и не любящий вникать в переживания других. Живя с ним, я часто чувствовала себя одинокой и ненужной, а, учитывая мои чисто гуманитарные наклонности, общих небытовых тем у нас становилось все меньше. Однако у меня вызывали уважение настойчивость, трудолюбие, надежность и порядочность мужа.

Юра во многом был полной противоположностью Сергею. Лентяй на службе, он рассуждал; "Не спеши выполнить приказ, может, все само рассосется". Любитель классической литературы и музыки, он получал удовольствие от разгадывания причины тех или иных поступков людей. Юра и Людмила, одна из самых интеллектуальных женщин в Жангизе, заполнили мой духовный голод.

С мужем непонимание все чаще перерастало в скандальные баталии. Нас уже ничто не связывало, кроме быта и секса. Особенно меня раздражал его трудоголичный карьеризм, а его - моя истеричная, как он считал, эмоциональность.

Зимой девяносто первого я заболела пневмонией. Болезнь долго не отступала. Я практически не переношу антибиотики, а из-за слабого иммунитета почти любая болезнь перерастает у меня в хроническую. Муж, как всегда, угрюмо молчал, жалея себя, так как во время болезни я периодически срывалась на истерики, требуя моральной поддержки. Когда Сергей стал меня тихо ненавидеть, я перестала ломиться в закрытую дверь его души и переключилась на Юру. Мы серьезно обсуждали проблемы сдачи некоторых моих анализов и другие вопросы, которые казались мужу блажью. Сергей считал, что болезни бывают от самовнушения, и, если их не лечить, то они пройдут еще быстрее, так как организм не будет отравлен никакой химией.

Однажды во время очередной разборки муж меня ударил. После этого я, чувствуя свое бессилие, сама предложила Юре стать любовниками. Он был нежным, заботливым и внимательным, однако меня быстро разочаровала его страшная неаккуратность в быту. Меня коробило от широты круга его общения. В него входили как интересные интеллигентные люди, так и малообразованные казахи из поселка или опустившиеся офицеры-холостяки, большие любители выпить. Удивляло, что все они были, как бы, нужными Юре людьми, и все они были вхожи в его дом.

Наши отношения с Юрой то разгорались после длительной разлуки, то затухали, как костер, в который не подбрасывают дров. Дрова - это проза жизни, а Юра не любил заниматься прозаическими делами. Но когда наступила зима девяносто четвертого года, мы поняли, что не можем жить друг без друга. Я чувствовала себя счастливой лишь рядом с Юрой. Он был настолько не болтун, что про него говорили: "Будучи застуканным в постели с голой женщиной, он уверенно заявит, что делает ей искусственное дыхание". По этой, а также по ряду других причин, у Юры не было проблем с выбором женщин, желавших немного разбавить однообразие и скуку гарнизонной жизни приключением с красивым мужчиной- Тем не менее, у меня был ключ от его квартиры, что давало уверенность в том. что я вне конкуренции. О наших отношениях многие догадывались, но ни у кого не было фактов, которые можно было бы изложить моему мужу. Юра же мог самолично подойти к Сергею, отъезжающему в Россию с вопросом: "А кто будет встречать Наталью с поезда, когда она вернется из отпуска одна? Если ты этот вопрос не решил, то я решу все сам". К, сожалению, такие вопросы вызывали у моего мужа лишь слабые, быстро затухающие угрызения совести по поводу того, что он снова закрутился и совсем забыл обо мне. Наверное, Сергей ощущал себя фигурой масштабной и не склонной к тому, чтобы размениваться на разные там знаки внимания к жене, которой и так некуда деваться. Тем более, как он мне скажет много позднее, он никогда не мог подумать, что его жена может оказаться б... ю. Он так и не понял, почему женщина, не найдя защиты у одного мужчины, ищет другого.

Зима девяносто четвертого превратила меня в женщину, постоянно дрожащую от холода и страха за жизнь своих близких, мечтающую только о том, как бы вырваться из этого ада Я жутко боялась, что в любой момент мне придется в прямом смысле входить "в горящую избу", то есть в охваченную пожаром квартиру после короткого замыкания в пе-регруженной некачественными электроприборами сети. Или же останавливать на скаку какого-нибудь "коня" в виде находящегося под воздействием алкоголя или наркоты субъ-екта мужского пола. Абсолютно не понимаю восторгов Некрасова по этому поводу!

Мужа, как у нас говорили, "бросили под танки". В школе младших специалистов (ШМС) он остался почти единственным офицером и командиром в одном лице. Остальным удалось сбежать: кому на Украину, кому в Белоруссию (к этому времени вышел уже приказ не препятствовать переводу военнослужащих граждан СНГ), кому помогли влиятельные родственники и знакомые. ШМС стала первой воинской частью, которую сокращали в жангизовской дивизии. Мой муж должен был; в связи с этим ответить перед начальством, куда подевались материальные средства ШМС за все годы ее существования. Попросту, нужно было составить различные бумажки, отвечающие требованиям всяческих инструкций, в которых бы говорились, что никто ничего не украл.

Глава 6. Весна.

Наступил март. Уже в феврале постепенно стихли ветра. Каждый день в ярко-голубом, без единого облачка небе светит ослепительное солнце. Воздух, с утра еще морозный, к обеду становится зримо струящимся от интенсивно тающего и нестерпимо блестящего снега. Приходится сочетать зимнюю шапку с солнцезащитными очками. После безжизненного завывания зимнего ветра радостные трели пташек оглушают. В воскресенье всей семьей: Сергей, я и Саня, - идем в сопки. С подветренной стороны снег значительно подтаял. Древние каменные пласты коричневого цвета покрыты белыми ажурными узорами из тончайших пластинок льдистого снега. Кое-где уже пробиваются слабые и бледные желто-зеленые росточки.

Саня снова учится. Отопления в школе, как и везде в городке, до сих пор нет. Занятия проводятся в классах, прогреваемых щедрым солнцем через огромные окна и электроприборами, захламляющими все свободное пространство пола. С утра ученики на занятиях сидят в верхней зимней одежде и варежках. К полудню в классе теплеет, и часть одежды снимается. Уроки длятся от двадцати до тридцати минут. Детям только дают ориентир на самостоятельную работу дома, в относительном тепле.

Всю зиму Саня скрашивал свое однообразное и холодное существование запойным чтением и решением алгебраических задач. Его не останавливала серая непродолжительность светового дня, и часто он продолжал заниматься при керосиновой лампе. В десять лет мой сын уже прочитал толстенный учебник истории для ВУЗов. В дальнейшем у него всегда будут складываться нежнейшие отношения с преподавателями, имеющими какое-то отношение к исторической науке. Думаю, что интерес Саши к самостоятельному обучению развила его первая учительница, которую я с благодарностью вспоминаю до сих пор.

Я боялась, что природная сообразительность и живость моего сына будут подавлены тоталитарной системой нашего совкового обучения. Руки лежат на парте и движутся, как у Буратино, параллельно и перпендикулярно. Спина прямая, будто деревянная. Глаза с подобострастным вниманием неподвижно уставились на учителя. Именно так меня пытались учить в первом классе. Затем, попав в элитную школу, куда учителей отбирали по конкурсу, янеожиданно дня себя превратилась из серой троечницы в отличницу. Хорошие преподаватели развили во мне любознательность. Поэтому, когда подошло время отдавать в школу Саню, я постаралась познакомиться с нашими учителями поближе, чтобы понять, кому из них стоит его доверить.

Галина Федоровна была необычной женщиной и талантливой учительницей. Ее внешность поразила меня отсутствием стремления соответствовать правилам и стереотипам. Впервые я увидела ее летом девяностого года. Зеленая кримпленовая юбка семидесятых годов, от старости вся покрытая затяжками, и новая аляповатая ярко-синяя кофта с люрексом. По-детски непосредственное стремление ко всему яркому довершалось желтей прической, выжженной перекисью и завивкой, в стиле "собачья дрожь"... Темные глаза и смуглые, выдающиеся скулы указывали на принадлежность к северной народности. Стиль обучения Галины Федоровны был еще более необычным, чем внешность. Однако и здесь просматривалось стремление ко всему яркому, выходящему за рамки серых стандартов. Она позволяла шестилеткам-первоклассникам без разрешения вставать и даже тихо переговариваться во время урока, чтобы обменяться письменными принадлежностями или выйти в туалет. Отношения с детьми строила на взаимном доверии и с самого начала внушала всем мысль об их неординарности: у них единственный в школе класс, где учатся с шести, а не с семи лет! У них самый веселый (другие говорили "недисциплинированный") и умный класс. В общем, они самые-самые! Обучение строилось по системе: объяснение нового материала, затем закрепление пройденного самостоятельной работой по карточкам.

Ученик, выполнивший наибольшее количество заданий-карточек, становился героем урока. Галина Федоровна не скупилась на похвалы, так как не имела права ставить первоклассникам официальные отметки. Она также не имела права давать им домашние задания но настоятельно рекомендовала переписывать дома тексты из учебника в тетрадь. Кто переписал больше всех, тот опять самый лучший. Это приводило к тому, что почерк ребенка формировался безобразным, зато грамотность становилась автоматической. Некоторые дети не выдерживали постоянной конкурентной гонки, тогда родители переводили их к другим учителям, и они начинали первый класс снова, но уже с семи лет. Переступивших же порог ее второго класса, Галина Федоровна активно сплачивала выездами на прозрачные и соленые местные озера, выпусками фотогазет и прочим. Для этого ей необходима была помощь родителей, и она эту помощь требовала. Отказать было практически невозможно. Ее тон был безапелляционным, а контраргумент любому возражению звучал примерно так:

"Это нужно вашим детям!" А если Галина Федоровна была в чем-то уверена, то только абсолютно.

В мае девяносто четвертого Галина Федоровна, как и обещала, выпустила самый сильный в начальной школе класс. И это несмотря на то, что дети пропустили более трех месяцев занятий. Родители ломали голову, где взять традиционный подарок для учителя при полном отсутствии магазинов в ближайших окрестностях. Наша скромная непонятливость была развеяна уверенным заявлением самой Галины Федоровны, сделанным на родительском собрании по поводу выпускного вечера для детей. Ее как всегда непосредственное выступление звучало примерно так: "Я знаю, как вы мне благодарны и поэтому, чтобы вы не мучались, сообщаю денежную сумму в рублях, которая мне понадобится, чтобы купить пылесос, а где его купить - это уже мои проблемы". Кстати, Галина Федоровна никогда не жаловалась на низкую учительскую зарплату, как это у нас принято. Она понимала, что всегда можно найти альтернативное решение, а если нет - то просто уйти. Между тем, ситуация в школе была несправедливой и простое нелогичной. Мы, военнослужащие, получали огромную, по казахстанским меркам зарплату в рублях, так как считались россиянами. Школа же, в которой учились наши дети, почему-то относилась к Казахстану. Уровень учительской зарплаты измерялся в теньге. что в переводе на российские рубли составляло примерно десятую часть моей зарплаты прапорщика Российской Армии. Очень многие учителя уволились, а оставшиеся действительно были энтузиастами своего дела. Образовавшиеся вакансии заполнялись малообразованными казашками или солдатами, отчисленными в свое время из ВУЗа. Я посчитала, что родители нашего класса дешево отделались, заплатив за год самоотверженной работы учителя российским пылесосом.

В эту зиму неопределенности и ожиданий в нашем городке в пьяном угаре нелепо погибли трое офицеров. Одна женщина умерла от аппендицита. Наш госпиталь не был готов принять ее, а до районного центра довезти не успели. И вот нонсенс - мамаша, прогуливающаяся с детской коляской по залитой весенним солнцем аллее. Практически все встречные, особенно мужчины, уважительно и с улыбками поздравляют ее. Я считаю ее героиней. Я знакома с мужем этой женщины, Игорем. Когда-то мы вместе служили в Ивановской области, где у нас была намного более спокойная жизнь, чем здесь. Я довольно близко общалась с его первой женой, Ольгой. Она скучала от вяло протекающей, скучной провинциальной жизни. Ее муж, "тюлень", как она его называла, не был способен на поступки, хоть как-то разбавляющие однообразие этой болотной жизни. Ольга боролась со скукой по-своему: в пьяных компаниях и следующих за этим домашних разборках. Игорь, когда ему все это надоело, перевелся в Жангиз. К этому времени они уже были в разводе. Видимо, после исчезновения Игоря, жизнь у Ольги стала еще скучней, и она вместе с дочкой стада периодически навещать бывшего мужа в Жангизе. К этому времени он уже ходил к другой женщине, но всегда принимал у себя бывшую жену, объясняя это любовью к дочери. И вот, эта женщина из нашего городка подарила Игорю сына. Причем родила его здесь и сейчас, не уезжая на Большую землю. Она заранее договорилась с госпиталем, и для нее специально была приготовлена палата, горячая вода и прочее. Роды прошли успешно. Мать и сын были здоровы. Счастливый отец заранее запасся датским питанием. Жизнь продолжалась, и в ней было многое, но напрочь отсутствовала скука.

Примерно к середине апреля земля освободилась от снега, умылась бурлящими ручьями и подсохла под щедрым солнцем, блестя слезинками лужиц. Сергей сказал, что появились подснежники. Мы снова всей семьей идем гулять в сопки. Не знаю, " как классифицируются цветы, которые мы называем здесь подснежниками. Это цветы на коротких стеблях, с бутонами в форме тюльпанов и с чуть заостренными лепестками. Гамма цветов небольшая: от голубовато-серых или розовато-серых до более редких, бледно-желтых. В поисках желтых мы поднимаемся на ближайшую сопку. Я присаживаюсь на теплый камень, покрытый вековым древним мхом, настолько коротким, что его трудно нащупать пальцами. Подношу к глазам небольшой осколок древнего камня и разглядываю разноцветный чешуйчатый мох. Чешуйки маленькие и совершенно разные по цвету: ярко-зелёные и буро-зеленые, желтые, терракотовые и коричневые. Отныне этот камень будет всегда лежать у нас на письменном столе. Высоко, в восхищающей меня глубокой голубизне неба, поет жаворонок. Он плещется в восходящих от земли струях, повиснув на одном месте. Иногда опускается немного вниз, ловя новую струю воздуха, и тогда становится видно, как суматошно быстро машет он крылышками. Это великий солист степей и полупустынь. Его виртуозное пение можно слушать часами, и в это время все остальные птицы молчат.

В начале мая кое-где в городке восстановили подачу горячей воды. Сергей повел меня в одно из воинских подразделений нашей дивизии в душ- Душ примыкает к традиционной сауне, построенной в еще былые времена в угоду проверяющим и просто начальникам. Пусть завидуют мне те, кто не знает, что такое не мыться по нормальному всю холодную зиму! Они никогда не поймут, какой это кайф - настоящий душ, бьющий сильной струёй: горячей, теплой, холодной, какой захочешь. Как здорово с силой растирать длинной намыленной мочалкой все тело: и щеки, и ложбинку между лопатками, и даже порозовевшие пятки. Если вы действительно хотите по-настоящему ощутить этот кайф - не пользуйтесь горячей водой хотя бы один зимний месяц. Наверное, я очень долго мылась. Когда вышла из душа, муж улыбчиво поинтересовался, не отросли ли у меня за это время ласты. Домой вернулась прозревшей к творчеству Маяковского:

Нам, грязным, что может казаться привольнее
сплошною ванною туча, и вы в ней.
В холодных прозрачнейших пахнущих молнией
Купайтесь в душах душистейших ливней.
А может быть, это в жизни будет, ...

В конце мая стало известно, что принято решение о свертывании ракетных полков. Правда, нет инструкций, разъясняющих как проводить эту грандиозную и опасную работу, но главное, что наверху разродились хотя бы самой идеей, а остальное наши мужчины додумают сами.

Глава 7. Людмила.

С ней я познакомилась в восемьдесят девятом году, когда пришла работать в контрольно-измерительную лабораторию. Людмила встретила меня хоть и вежливо, но с неприязненным ожиданием опасной конкуренции и готовностью меня нейтрализовать. Я чувствовала себя неуверенно и, поэтому, суетливо искала подход к сослуживице. Однако ее ответные эмоции стабильно оставались на нуле. Я рассказывала о себе, она вежливо слушала, иногда кивала, дожидалась паузы и выходила из помещения. Я бралась за радиоприбор, проверку параметров которого, как мне казалось, уже давно освоила еще на старом месте службы. Она сухо замечала, что я все делаю неверно. Я теряла терпение и горячо начинала доказывать, что различия в наших методах проверки не принципиальны. Она безапелляционно заявляла, что здесь это нужно делать только так, а не иначе. Примерно через неделю вяло текущей подпольной борьбы я "достала" сослуживицу, наконец, доведя всплеск ее спокойных, но ехидных и высокомерных замечаний до критической отметки "истерика". Это был прорыв. После недельного обоюдного бойкота мы расставили акценты. Договорились, что я признаю ее превосходство и опыт в работе, а она признает меня, как личность, во всем остальном. Для Людмилы было очень важно ощущать свою значимость в различных областях знаний: на службе, в литературе и так далее. Она постоянно копалась в энциклопедиях и справочниках. Я же всегда считала, что количество приобретенных знаний никогда не заменит врожденного качества ума. Хотя, ум, как и любую драгоценность, необходимо шлифовать. Мы выяснили, что наши точки самоутверждения не пересекаются, после чего повод для конфликтов исчез. Вскоре мы уже дружно сдавали армейскую проверку, на которой горой стояли друг за друга. Обе старались скрыть свои и чужие ошибки в ведении документации, но моя сослуживица, как более опытная, врала более натурально и поэтому основной огонь взяла на себя.

Людмила вела жизнь одинокой гарнизонной дамы, не имеющей законного защитника в лице мужа. Ей постоянно приходилось что-то придумывать, чтобы пользоваться хотя бы относительным покровительством своих неофициальных защитников, и это выработало своеобразный стиль ее жизни. В кругу малознакомых людей, особенно женщин, Люда держалась скромно и не вызывающе, но когда хотела приблизить к себе кого-нибудь из мужчин, становилась откровенной и раскованной. Она редко сама переходила границу пошлости, но поощряла это в других. Пошлить рядом с ней не было стыдно. Про Людмилу поговаривали, что она спит со всеми своими начальниками. Иначе как было объяснить их покровительственное и снисходительное к ней отношение? Но это было бы слишком просто. Мужчины считали Люду слишком умной и частенько побаивались, поэтому часто она их просто подкупала. Одному тайно от его жены подкидывала деньжат взаймы, другого, уставшего от затянувшейся холостяцкой жизни, подкармливала домашней стряпней и так далее.

Почти в любое время к Людмиле можно было заглянуть в гости без приглашения. Главным украшением ее уютной квартирки считались кактусы, разведенные в таком разнообразии и количестве, что когда не приди, какой-нибудь из них обязательно цвел. Кактусы росли не просто так, не в отдельных горшках, а были со вкусом составлены в композиции. Буквально за несколько минут гостеприимная хозяйка приготовляла что-нибудь к чаю. Чай или кофе, несмотря на извечный тогда дефицит, всегда были хороших сортов.

Людмила могла поддержать любую беседу, в зависимости от настроения: от светской, про новомодную телепередачу или книгу, до банального обсуждения костюма соседки или толкования очередной скандальной сплетни. Частенько в дверь звонил кто-нибудь еще, но комбинации из гостей в этом доме составлялись по тому же принципу, что и композиции из кактусов. Если приходил кто-нибудь, кто мог легко и гармонично дополнить уже сложившуюся компанию, то его гостеприимно приглашали пройти, а если пришедший мог внести какую-нибудь неловкость - ему вежливо предлагали прийти в другой раз.

О сексе Людмила говорила просто, как об одном из видов удовольствия. Периодически я подозревала ее в интимной связи с кем-нибудь из офицеров городка. Однако сама она никогда об этом не говорила, а на прямой вопрос всегда давала отрицательный ответ.

Вокруг Людмилы постоянно крутились интересные и не очень интересные мужчины, хотя ни в ее внешности, ни в манере одеваться не было ничего примечательного. В то время трудно было приобрести вещи хорошего качества, Люда научилась шить по модному журналу и приобрела вязальную машину. Ее одежда не отличалась экстравагантностью кроя и яркостью расцветок, зато всегда была добротной и элегантной. У нее, как говорится, были "золотые" руки, хоть и подпорченные артритом. Людмила умела делать недостатки своей внешности милыми или даже превращать их в достоинства. Она любила узкие юбки и джинсы, подчеркивающие тонкую талию и женственные бедра, была близорука и носила очки со слегка затемненными диоптриями, скрывающими морщинки вокруг глаз. Всегда чистые и пышные волосы красила в золотисто-каштановый цвет смесью из хны, какао, яичного желтка и чего-то еще. Больные, "измененной артритом, формой кисти рук, никогда не украшала кольцами, но всегда следила за тем, "чтобы ногти покрывал лак, по цвету соответствующий стилю одежды. На ее лице всегда присутствовал макияж, а волосы приятно пахли духами. Однако, главным, на мой взгляд талантом Людмилы была ее хамелеоновская способность принимать взгляды и чувства понравившихся ей людей, как свои собственные.

Иногда в нашем городке случались события, ненадолго изменяющие чью-то устоявшуюся жизнь, как острый перец изменяет вкус пресного блюда. Тогда неделю или даже больше городок обсуждал новость, типа, как жена и любовница пре людно оттаскали друг 'друга за волосы на центральной аллее. С осторожной Людмилой этого уже произойти не могло, но когда-то и в ее жизни были приключения. Ее бывший муж, как и большинство выпускников харьковского военного училища, по распределению был направлен в Жангиз. Здесь Людмила призвалась в контрольно-измерительную лабораторию на прапорщицкую должность - В начале каждого лета муж с сыном уезжал в отпуск на Украину, к родителям, а в конце каждого лета Люда во время своего отпуска забирала сына обратно. В городке так поступало большинство. За лето дети вдоволь наедались фруктов, а родители отдыхали друг от друга и от детей. Однажды в июле в лаборатории появился только что выпустившийся, но уже женатый молодой лейтенант. Людмиле исполнилось тридцать два года. В ее семье давно уже было много лжи и мало тепла. Место героя-любовника в сердце пустовало. Завязался бурный роман, о котором скоро узнали слишком многие. Это были восьмидесятые годы. Политика коммунистической партии не предполагала безразличия к безнравственности в семьях, этих ячейках общества. В личной драме двух семей сладострастно копалось все замполитовское начальство дивизии, как будто в семьях у этого начальства никогда не было своих проблем. Вскоре, достигли результата: семья лейтенанта распалась, муж Людмилы и ее любовник были переведены к разным местам службы. Люда осталась в Жангнзе одна. Ее двенадцатилетний сын после летнего отдыха у бабушки не захотел возвращаться обратно к матери, предавшей, по его мнению, семью. Уже бывшая, жена лейтенанта вернулась к своим родителям. Об этой истории вспоминали в Жангизе несколько лет. Все обвиняли Людмилу. Действительно, не мог же красивый и молодой лейтенант сам влюбиться в такую "немолодую и невзрачную" женщину, которая не выдерживала никакого сравнения с его красавицей женой? Ясное дело, что все это произошло только благодаря "коварству и подлости" Людмилы!

Я не совсем понимала, почему зимой девяносто четвертого года Люда не уехала к родителям в Харьков. Может быть, не хотела терять самостоятельность и слушать упреки в неудавшейся личной жизни? Может быть, боялась экономического обвала на Украине и мечтала перебраться жить в Россию? Так или иначе, но она осталась, и ей было невыносимо тяжело без мужской поддержки, когда приходилось продукты первой необходимости запасать мешками, а вечером опасно было одной выйти из дома. Она пережила эту зиму, открыто сожительствуя с офицером, отправившим семью на Большую землю. Он долго пытался перевестись в Россию и, наконец, в начале марта, ему удалось это сделать. Людмила рассказывала, что их отношения изначально строились на принципах взаимопомощи, но после его отъезда она, как бы, потухла изнутри. Думаю, что тяжелая зима сильно их спаяла и, расставаясь, они отрывали частицу себя.

В апреле началась изнурительная подготовка к московской проверке. Нас задергали каждодневными утренними "тревогами". Об учебной тревоге посыльный должен оповестить определенное количество военнослужащих, а оповещенные должны вовремя прибытъ в часть. Норма времени закреплена в инструкции. Москвичей не будет интересовать, почему обессиленные и озлобленные трудной зимой солдаты казахской национальности не хотят бегать и оповещать русских военных "оккупантов" о начинающихся учениях. Чаще всего солдат добредал до последнего пункта назначения, когда в части уже звучал "отбой" учебной тревоге. В конце концов, порешили, что время внезапной тревоги будет доведено до нас заранее, и мы самостоятельно прибудем в часть. Посыльные будут перемещаться дня отвода глаз. Строевые смотры и тренировки стали повторяться почти также часто, как и тревоги. Рабочий день иногда выглядел примерно так

- в 6 утра тревога с полной выкладкой, то есть прибежать в часть к 6.45 с химзащитой, противогазом и укомплектованным по инструкции вещмешком,

- в 8.30 ФИЗО, то есть занимаемся в спортзале бегом, силовыми и вольными упражнениями,

- в 10.00 строевой смотр с осмотром внешнего вида, прохождением торжественным маршем и прохождением с песней (с химзащитой, противогазом и вещмешком за спиной),

- с 11.30 по рабочему распорядку,

- в 16.00 повторный строевой смотр с устраненными замечаниями, сделанными утром.

Об омерзительном и вонючем наряде по солдатской столовой, нам женщинам, приходилось только мечтать - рабочая бригада освобождалась от всех перечисленных выше, мероприятий, кроме тревоги. На службе физическая нагрузка на мужчин и женщин распределялась поровну, однако дома женщин ждала дополнительная работа по приготовлению обедов и ужинов, уходу за детьми, стирке белья и прочего. По-прежнему не было горячей воды, не работали газовые плиты, отсутствовали магазины, в госпиталь можно было обращаться только в случае острой необходимости. За этот месяц я на пять килограммов сбросила свой и без того небольшой вес. Теперь у меня выпирали не только ключицы, ной тазобедренные кости. Не понадобились никакие индивидуальные тесты и диеты! И все равно, у начальства, напуганного предстоящей проверкой, военнослужащие женщины вызывали бессильную ярость. Командир дивизии забыл, как совсем еще недавно уговаривал нас не бросать в беде своих мужчин. Теперь он постоянно напоминал нашим командирам, что пора избавляться от нерадивых женщин военнослужащих. Действительно, привыкнув ходить на каблуках, мы никак не могли понять как надо "печатать полный шаг" в одном строю с мужчинами и как можно держать прямо спину, оттягиваемую назад тяжеленной военной амуницией. Высшее начальство тупо орало, а найти непосредственные командиры безразлично игнорировали их призывы. Все понимали, что на индивидуальную подготовку женщин нет ни времени, ни сил, ни желания, что все равно дальше Жангиза не пошлют, а раньше времени отсюда не выпустят. Людмила, по ее выражению, "легла на дно и ждала, когда стихнет буря". В холодную зиму у нее обострились боли не только в руках, но и в спине и в ногах. Учебные тревоги и строевые занятия вызывали у нее физические страдания. После тяжелого дня Люда запиралась дома и никому не открывала дверь. Она лежала на диване, общаясь только с книгой или телевизором, старалась ограничивать себя даже в еде, чтобы не расходовать драгоценные силы на приготовление и переваривание пищи. Иногда желание общения просыпалось. Людмила "всплывала на поверхность" и рассказывала нам о своих приключениях во сне и наяву. На мой взгляд, наиболее точно ее переживания отразились в одном сне: назначен дивизионный строевой смотр, но от этой экзекуции Людмилу освободил непосредственный командир. Радостная, она бежит домой, но около пропускного пункта видит красные лампасы, спрягавшегося за кустами, командира дивизии. Тогда, лихо приложив руку к козырьку своей форменной кепки, четко печатая шаг, она строевым направляется прямо к засаде: "Товарищ генерал, разрешите сдаться!"

Наконец проверка сдана. Дивизии поставлена положительная оценка, и принято официальное решение о расформировании нашего соединения - "Финита ля комедия!" На майские праздники, я, как обычно заглянула к Людмиле на огонек и неожиданно обнаружила проживающего там ее сослуживца Толика. Толще был потомственным офицером ни в одном поколении и прекрасным специалистом на службе. Он умудрялся совмещать несовместимое: пьянство и невероятную чистоплотность, материальную и моральную. Про него говорили, что стрелками на его брюках можно порезаться. Он был в разводе, но постоянно, по просьбе дочери, проживающей с матерью, ходил мирить свою бывшую жену с ее новым мужем. Свободное время проводил за бутылкой и чтением философских книг. С Людмилой они были давними приятелями, но я никак не могла понять, как ее, после девяти лет свободной незамужней жизни, угораздило опять наступить на те же грабли, ведь бывший муж, по словам. Люды, был пьяницей и именно это послужило причиной их разрыва. Мне объяснили, что Люда и Толик всего лишь заключили деловое соглашение.

Зимой Толик уезжал в Питер на похороны отца. Когда он вернулся, дверь его квартиры была выбита, все вещи вынесены, окна разбиты, на полу валялись затоптанные фотографии. Выглянула соседка, облаченная в его банный халат. Толика никто здесь не ждал... Какое-то время он болтался по холостяцким квартирам, но природная брезгливость не давала ему покоя. Он не мог спать в тех постелях и сидеть на тех стульях. Он не понимал, откуда в нашем городке появляются эти чужие и грязные женщины. Толик жаждал уюта и покоя, чтобы хорошенько выспаться после расслабляющего алкоголя, а потом насладиться любимым чтивом. Все это он нашел в чистенькой квартирке у Людмилы. Взамен этого Толик предложил ей возможность уехать вместе с ним в Россию. Люда долго не думала:

"Хуже, чем сейчас уже не будет, а станет ли лучше - время покажет".

Забегая вперед, скажу, что Толика переведут служить в Саратовскую область. Бюрократические обстоятельства заставят их там пожениться, и, неожиданно для многих, они станут гармоничной супружеской парой. Надеюсь, на всю оставшуюся жизнь. Толик постарается не пить, а Люда - не курить. Они будут трогательно заботиться о здоровье друг друга и дарить друг другу любимые книги. Потом они вернутся на родину Людмилы, в Харьков, и Люда наладит отношения с сыном. Все будет хорошо.

А сейчас за окнами тополиной листвой шумит май. Втроем мы курим у Люды на кухне. Обращаясь ко мне, Толик поднимает крышку сковороды и восхищается: "Ты видела, чтобы обыкновенные макароны готовили с таким огромным количеством овощей!" Мы посылаем его на пропускной пункт за пивом. После ухода Толика Людмила рассказывает мне забавные подробности их совместного проживания: " дня ночью зашли на кухню на пять минут покурить. Голые проболтали больше часа, пока совсем не замерзли!" Я думаю о том, что впервые на моих глазах между мужчиной и женщиной зарождаются отношения, замешанные не на любви и не на страсти, а на перенесенных вместе невзгодах.

Глава 8. Прощай, Жангиз!

Прошел год с того времени, как руководством было принято решение о расформирования жангизовской дивизии. Зиму девяносто пятого мы пережили, можно сказать, спокойно. Горячая вода подавалась бесперебойно, хотя, размороженную прошлой зимой отопительную систему полностью восстановить не удалось. В нашей квартире батареи нагревались до температуры около тридцати или тридцати пяти градусов и всего в двух помещениях из пяти, но после того, как мы перезимовали в совершенно не отапливаемой квартире, нам и этого было довольно. За лето заменили и закопали все вышедшие ранее из строя злектрокабели. Разграбленные мародерами здания магазинов и поликлиники восстанавливать не стали. Нас обслуживал выстоявший госпиталь с восстановленными коммуникациями. Достаточно дешевые продукты к пропускному пункту стабильно, по субботам, подвозили заинтересованные в российской валюте местные жители. Отпала необходимость ездить в Новосибирск за буржуйскими лакомствами. Теперь "сникерсами", "марсами", заморскими ликерами и прочим товаром сомнительного качества официально торговали в клубе. Гуманитарную акцию осуществляло замполитовское начальство из Новосибирска, еще не отвыкшее нагревать руки на дефиците. Сане повезло, он перешел в пятый класс с укомплектованным педагогическим составом, в отличие от других, где часто некому было преподавать или преподавали солдаты, имеющие самое отдаленное представление об учебном предмете.

Городок все больше заполнялся новыми людьми с окрестностей. В основном это были одинокие женщины, устраивающиеся на не престижную работу, например, посудомоек. Многие местные мужчины имели то или иное отношение к торговле спиртным и периодически нелегально проживали у своих знакомых или родственников, имеющих нашу прописку. Количество мужчин, которые из близлежащих окрестностей официально призывались на должности контрактников, также постоянно увеличивалось. Можно сказать, что лицо городка все больше обретало азиатские черты. Наш ОМОН периодически совершал зачистки нелегалов на явочных квартирах, но вечерами ходить по городку стало намного безопасней. Как-то я наблюдала, как пьяную разборку между европейской и азиатской группами мужчин в два счета, посредством тумаков ликвидировали две молодые, прилично одетые казашки. Нейтрализовав своих пьяненьких мужчин подзатыльниками, они быстро увели их за пропускной пункт, причем одна направляла шествие, а другая замыкала. Все это действо сопровождалось активными воспитательными интонациями на повышенных тонах.

Наша европейская дама выглядела в этой ситуации достаточно бледно. Ее еще в начале драки мужчины смахнули на землю, и теперь она потирала ушибленные места и отряхивалась от грязи. Неожиданно я увидела, что, несмотря на демонстративное уважительное отношение к мужчине, часто азиатская женщина в семье имеет больший вес, чем европейская.

К этому времени мы с моей бывшей сослуживицей Людмилой уже давно не служили вместе и не имели никакого отношения к контрольно-измерительной лаборатории. В условиях острой нехватки кадров в дивизии, образовавшиеся вакантные дыры командирских должностей среднего звена иной раз занимали рвущиеся к власти, а ранее совсем не перспективные офицеры, хотя случалось и наоборот, когда на незанятую должность рекомендовали наиболее инициативных. Так в одном нашем дивизионном полку старыми подполковниками лихо командовал очень способный молодой капитан, поставленный на должность заместителя командира полка.

На майорскую же должность начальника КИЛа был рекомендован Славик Аминов. Незаметный ранее тихушник, не имевший друзей, он пытался поднять свой авторитет тем, что жаждал унижения тех, кто раньше в упор его не замечал, а теперь оказался у него в подчинении. Конечно, сразу же обнаружились прихлебатели, но они были в меньшинстве. Аминов не только не умел организовать работу лаборатории, но и слабо разбирался в специфике этой работы. Когда-то он учился в сельскохозяйственном институте и, наверное, что-то понимал в тракторах, но не в радиоизмерительной аппаратуре. Этот факт вызвал у Славика неуверенность и подозрительность, а у его подчиненных насмешки.

У Людмилы подошло время подписывать с начальством контракт на дальнейшее прохождение службы. К этому времени она в общей сложности проработала в КИЛе уже более десяти лет и имела достаточный опыт и уверенность в собственной значимости. Это повергало нашего начальника КИЛа. не чувствовавшего себя столь же компетентным, в уныние. На ее конкретные вопросы по существу он глубокомысленно и загадочно молчал, ожидая раболепных поклонов, придающих ему большую значимость в собственных глазах и демонстрирующих лояльность подчиненной. Людмила не поняла всей важности ожидаемых от нее манипуляций и контракт подписала с другим начальником, который был едким из многочисленных ее приятелей. Таким образом она и оказалась на другой роботе.

У меня сложилась другая ситуация. Славика раздражали чересчур дружеские, на его взгляд, мои отношения с Юрой. Вычитав где-то фразу "разделяя, властвуй", он наивно пытался настроить нас друг против друга, выставляя то Юру, то меня в невыгодном свете. На нас это не производило никакого впечатления, и тогда Славик стал перед всем строем делать мне скабрезные замечания. Однажды, получив в очередной раз в свой адрес порцию двусмысленностей, я почувствовала, что запас моего терпения исчерпан, а переполнявшие меня эмоции рвутся наружу. Юра был в отпуске, и останавливать меня было некому. Согласно Уставу я не имела права пререкаться в строю со своим командиром, и мое слабое словесное сопротивление хамству было задавлено объявлением мне очередного взыскания.

Тогда, дождавшись окончания рабочего дня, я вломилась в квартиру Славика в гражданской одежде и без погон. Там, в неофициальной обстановке, смазала своему командиру по физиономии, прямо при его жене, и уточнив предварительно, что он не имеет никаких шансов стать моим любовником. В ответ майор Аминов, с трудом подыскивая падежи, составил жалобу вышестоящему начальству. В ней он поведал, что я "ворвалась", "угрожала ему, жене и его детям", и вообще, "опорочила свое звание военнослужащего". Над этим произведением эпистолярного искусства хихикала вся дивизия, но, согласно Уставу, меня вызвали на проработку, угрожая увольнением. Мне не оставалось ничего другого, как сочинить ответное произведение, где я жаловалась на систематические оскорбления в свой адрес со стороны начальника КИЛа. Под этим подписалось большинство офицеров контрольно-измерительной лаборатории, уставших от комплексов мыльного пузыря со стороны Славика. История приобретала неожиданно скандальный оттенок, и, чтобы не нагнетать обстановку, меня перевели в другое подразделение на офицерскую должность, так как прапорщицких вакансий в уже сокращаемой дивизии не было. По иронии судьбы, моя новая должность напрямую была связана с воспитанием личного состава.

К лету девяносто пятого года разрешилась, наконец, проблема перевода моего мужа к новому месту службы. Перевод нам достался с большим трудом. Вначале Сергей, находясь в отпуске у себя на родине, выпросил отношение, предлагавшее командиру жангизовской дивизии перевести его на другую должность в Пермскую область. В Жангизе это предложение игнорировали, так как дивизия была не укомплектована офицерским составом на сорок процентов. Пришлось мне пойти к комдиву на прием и взывать там к его человеколюбию и совести, демонстрируя покрытого коростами сына. Саню необходимо было срочно обследовать, потому что его подавленный агрессивной окружающей экологической средой иммунитет уже не справлялся с неизвестной мне болезнью. Рядом с жилой зоной нашего городка постоянно простаивали составы со слитым токсичным топливом или снятыми ядерными боеголовками.

Свертывание нашей ракетной дивизии проводилось в рекордно короткие сроки. Офицеры не щадили себя, так как все хотели домой в Россию. Технология снятия с боевого дежурства, разукомплектовывания и уничтожения ракетных полков разрабатывалась по ходу работ самостоятельно. За эту опасную и вредную для здоровья работу офицерам ничего дополнительно не платили, да они ничего и не ждали, давно привыкнув ощущать себя брошенными на произвол судьбы заложниками политики государства.

Когда, наконец, теоретически решился вопрос о переводе мужа, я впервые на два месяца оставила сына одного, у родственников в Перми. Неизвестно было, как мы будем преодолевать различные препятствия, связанные с предстоящим переездом, и в этой ситуации ребенок становился дополнительной проблемой. Так, не понятно было, где мы будем доставать контейнер для отправки домашних вещей. Местная казахская станция не хотела предоставлять бесплатные контейнеры, положенные нам по российским законам. Офицеры горько иронизировали, что в создавшейся ситуации целесообразнее будет просто порубить домашний скарб топором, чем платить бешеные деньги за его перевозку, которых хватит, чтобы купить все заново. Ходили упорные слухи, что наши контейнеры на железной дороге вскрывают сверху, как консервные банки, а затем достают из них ценные вещи. Продавать же имущество казахам было очень не выгодно. Что добротные и ценные вещи, что абсолютный хлам они покупали по одинаково низкой цене. На наше счастье, нашлись предприимчивые люди, которые смогли и сами заработать и помочь нам. Это были водители рефрижераторов. Мы грузили вещи в машину и отправлялись вместе с ними за двести километров, в город Усть-Каменогорск. Там, по непонятной для нас причине, не было никаких проблем с железнодорожными контейнерами, предоставляемыми по воинским требованиям на бесплатную перевозку. Проблема была лишь в том, что было неизвестно, когда подвернется такой рефрижератор, ведь этот вид услуг был нелегальным. Времени на ожидание подходящего случая часто не предоставлялось. Начальство то всячески препятствовало переводу офицера, а то неожиданно предписывало ему в кратчайший срок прибыть к новому месту службы, и поэтому приходилось месяцами жить буквально на чемоданах.

Это было необычное и странное лето. Когда-то, при первом знакомстве, Жангиз неприятно поразил меня полчищами саранчи. Насекомые были похожи на очень крупных серых кузнечиков с пестрыми крыльшками, как у бабочек и толстыми, как у гусениц, брюшками. Выжженная солнцем убогая растительность полупустыни под корень пожиралась мерзкими тварями, а в городке листья на деревьях становились похожими на сито. Каждый шаг сопровождался треском взлетавшей саранчи, часто неуклюже шмякавшейся в лицо и другие части тела. Через два года саранча исчезла, но все равно к июлю зелень вокруг городка превращалась в выжженную солнцем серую полупустыню. Протекавшая неподалеку речка с талой и прозрачной водой пунктиром умирала в мелкосопочнике. Последнее же лето было необычайно мягким и дождливым. Сопки зеленели до самой осени, а речка так и не пересохла.

Покупая продукты только у местных жителей, я пристрастилась к кумысу и молодой баранине. Хорошая баранина на вкус сладковатая и сочная, а ядреный кумыс не только слегка пьянит, но и тонизирует. Теперь, на мой взгляд, вялое пиво не шло ни в какое сравнение с кумысом, бьющим в нос и вызывающим жар в крови. Пиво стало для меня лишь дополнением к хорошей рыбе, которая в изобилии водилась в окрестных, чистых и соленых озерах.

Это было лето прощаний. Почти все ракетные полки уже были свернуты и уничтожены, и офицерам постепенно стали давать разрешение на увольнение или перевод. Армейское руководство было заинтересовано географически оставлять офицеров в пределах этой же армии, то есть только перекидывать их через российско-казахстанскую границу и оставлять служить в такой же глуши и почти в таком же климате. Офицеры же не хотели менять шило на мыло, а стремились перебраться поближе к большим городам с более мягким климатом- Военнослужащим нашей дивизии, не имеющим российского гражданства, вообще отказывали в переводе в Россию. Однако все чаще на центральной аллее я встречала знакомых мне офицеров с блестящими от счастья глазами. Их желание со всеми поделиться своей радостью, всех обнять и расцеловать говорили сами за себя: перевод будет в нужное место. Иногда мы прямо у пропускного пункта, за рыбой и пивом обсуждали их победу: в какое место перевод, сколько и кому пришлось заплатить или же обошлось одними связями. Были и счастливчики, типа моего мужа, которым повезло абсолютно бесплатно.

В первый и последний раз дивизия готовилась отметить свой день рождения - двадцать девять лет. Городок вычистили, привели в порядок, на сколько это было возможно, и покрасили. Ждали приезда почетных гостей, которые когда-то создавали разрушенные уже полки и строили обветшавшие теперь жилье и казармы. Это вызывало ассоциацию торжества на похоронах.

Для себя я хотела максимально эстетического прощания с Жангизом, и поэтому запланировала его в несколько этапов. Во-первых, с самыми близкими мне друзьями я хотела проститься цивильно, на сколько это было возможно, то есть в уютной домашней обстановке, а не на ящиках с упакованными вещами. Значит, прощальный вечер должен был состояться заранее. Однажды, когда муж был на дежурстве, я пригласила к себе гостей. Я прибрала квартиру, расставила милые безделушки, украсила стол свечами и цветами, зашторила окна, создавая спокойную и уютную обстановку. Имея, в свое время, опыт посещения модных тематических дискотек комсомольского актива восьмидесятых годов, я просмотрела свои домашние аудиозаписи и составила примерный музыкальный сценарий ностальгического вечера. Приглашены были немногие мои бьющие сослуживцы из КРШа, потому что с ними мне было что вспомнить. Не киловцем был лишь Толик, который давно уже гармонично влился в нашу компанию. Ко мне в гости приходили традиционно, как я любила: без подарка, который невозможно было найти в наших условиях, но с выпивкой и закуской. Я всех предупредила, что хочу торжественный вечер, и ожидала гостей с приличествующим случаю вином и в "парадной форме одежды". Людмила с Толиком пришли с моим любимым сухим и красным, фруктами и соком. Офицеры из КИЛа принесли, все-таки, водку, но зато все были при галстуках и растрогали меня подарком - серебряным колечком с алмазной обработкой. Не представляю, где они умудрились его приобрести! Я встретила гостей на каблуках и в вечернем платье цвета бирюзы, которое все, кроме Людмилы, видели на мне впервые. К ужину было приготовлено мое коронное блюдо - молодая баранина, тушенная в овощах. Вечер прошел очень мило, с сентиментальной грустноватой ноткой предстоящего прощания. Уходя, Толик мне размягчено промурлыкал, что никогда в Жангизе у него не было такого романтического вечера, Юра предложил остаться, чтобы о чем-то серьезно поговорить, но я не захотела. Любой разговор ничего бы уже не изменил, а только развеял бы мою светлую грусть.

Потом я упаковывала и продавала вещи. Муж метался в поисках решения организационных вопросов переезда. Отправляя вещи через Усть-Каменогорск, он на двое суток пропал из виду, спал под открытым небом на ящиках с вещами, а я в это время сходила с ума от неизвестности.

Потом был день рождения дивизии. Приехавшие старые командиры с уважением говорили о проделанной в тяжелейших условиях огромной работе. Офицеры гордились собой и с надеждой смотрели в будущее. И никто еще не знал, что когда мы вернемся в Россию, то услышим: "Понаехали тут всякие!" Плановый концерт на сцене клуба незаметно превратился в спонтанный и переместился на площадь. Каждый, кто хотел, подходил к микрофону и пел. Талантливые музыканты из контрактников казахов на лету подхватывали мелодию.

Я сама выбрала свой дальнейший путь, но сердце не слушалось разума. Оно болело, как кровоточащая рана, и я уже не могла спать на левом боку. Толик, проникновенно заглядывая мне в глаза, внушал: "Ты все делаешь правильно". Люда вторила ему: "Главное доя тебя сейчас поднять сына, а иначе ты сама себе создашь ад". Я же чувствовала, что еще немного, я могу сорваться.

Все-таки наступил тот день, когда я сказала Юре, что завтра уезжаю. У него нашлось дома вино и немного мяса. Мы пошли в сопки делать шашлык. Вот и наступил мой последний этап прощания с Жангизом. Был ранний вечер. Я никогда раньше не видела такого необыкновенного, яркого и агрессивного неба. Мягко синеющий фон пересекали огромные сиреневые и красно-фиолетовые перья облаков. С этой стороны приближалась гроза. С другой стороны безмятежно солнечного, светло-голубого неба повисла радуга. Глядя на нее, я загадала желание: "Пусть в Юриной дальнейшей жизни без меня будет все отлично! Пусть у него будет хорошая работа, уютный дом, любящая женщина и здоровые дети" - "Может, мы все-таки останемся вместе, ведь мы созданы друг доя друга!" - вырвалось у него. Я смотрела в прекрасные, любимые глаза и думала о том, что опять должна быть самой сильной и ответственность решения брать только на себя. Когда же я смогу себе позволить быть слабой? Следуя доводам разума, я выбрала свой путь, но часто, в часы отчаяния и одиночества буду вспоминать его любящие глаза и горячую руку настоящего друга. Эти воспоминания всегда согревают меня, но я верю, что поступила правильно.

Пройдет несколько лет, и Людмила напишет мне, что Юра перевелся служить в Саратовскую область, где с большим трудом выбил доя своей семьи квартиру. Потом он ушел от жены, оставив все имущество ей и детям. Сейчас он живет с другой женщиной и служит снова в другом месте, подальше от жены. Люда пишет, что он не забывает опекать своих детей.

Прошли годы, но на мои глаза все еще наворачиваются слезы, когда я слушаю песню Игоря Талькова:

     У каждого из нас на свете есть места,
     Куда приходим мы на миг объединиться,
     Где память, как строка почтового листа
     Нам сердце исцелит, когда оно томиться.
У каждого из нас на свете есть места,
Что нам за далью лет все ближе, все дороже.
Там дышится легко, там мира чистота
Нас делают на миг счастливей и моложе.

Я знаю, что никогда не смогу вернуться в Жангиз, но у меня есть видеозаписи о нем.

ПРОЩАЙ, ЖАНГИЗ!

Наталья Ишкова
"Уральский следопыт", №2,3 2004 г.